Русский язык на грани нервного срыва

Чрезвычайно отчетливо описывает переход между этими пространствами и возникшую коллизию между двумя языками – обыденным и новоязом – А. Яшин в знаменитом и некогда подвергшемся сильной критике рассказе “Рычаги” (опубликован в 1956 году во втором томе “Литературной Москвы”). Колхозники, собравшись в правлении колхоза, беседуют о том о сем. Но в какой-то момент один из них, секретарь парторганизации, объявляет собрание открытым. “Борода его расправилась, удлинилась, глаза посуровели”, “сухим, строгим и словно бы заговорщическим голосом” он произносит: “Начнем, товарищи! Все в сборе?” Далее Яшин описывает чрезвычайно важный механизм перехода в другое пространство, в том числе и языковое: “Сказал он это и будто щелкнул выключателем какого-то чудодейственного механизма: все в избе начало преображаться до неузнаваемости – люди, и вещи, и, кажется, даже воздух”.

Поскольку не было общей программы создания новояза, новоязом считают и называют различные нововведения советской эпохи – от лозунгов и названий пятилеток до канцелярита, от идеологической лексики до сложных синтаксических конструкций, от обращений товарищ и гражданин до аббревиатур. Что-то было вброшено в русский язык сознательно, что-то появилось в результате действия определенных тенденций. Но, как ни странно, все было живым, то есть изменчивым, как ни трудно представить себе определение “живой” по отношению к канцеляриту. Даже аббревиатуры в качестве названий обновлялись. Достаточно вспомнить цепочку из названий для самого страшного карательного органа СССР: ВЧК, ГПУ, ОГПУ, НКВД, НКГБ, МГБ, КГБ…

Понятно, что и функции у этих разнообразных явлений были очень разными. Распространение слова новояз на все это разнообразие привело к утрате важных смыслов. Для оруэлловского новояза важнее всего манипулятивность и ограничение мысли, что, в частности, хорошо реализуется в советских лозунгах, а, например, для канцелярита и сложного синтаксиса партийных речей важнее оказывается непонятность, затемнение смысла. Эта смысловая неустойчивость, по-видимому, привела к еще большему разнообразию смыслов и употреблений слова новояз, которые мы видим сейчас. Сегодня оно охватывает все то, о чем я писал выше: и классические манипулятивные приемы новояза типа “суверенной демократии”, к которым применимо и еще одно оруэлловское понятие – двоемыслие, и речевые приемы и привычки конкретных политиков, и даже слова ненависти укроп с ватником. Новояз был придуман как идеальный инструмент политического дискурса, предназначенный для манипуляции людьми и воздействия на их мысли, но в реальности воплотился в набор разнообразнейших приемов и речевых механизмов, отчасти соответствующих понятию политического дискурса в широком смысле слова, отчасти даже выходящих за его пределы.

Может ли в таком случае существовать новояз, так сказать, индивидуального пользования? Можно ли расширить это понятие и применить его к особенностям речи (и сознательным, и бессознательным) одного политика? Со строгой научной точки зрения, пожалуй, нет. А если подойти нестрого, то нет ничего интереснее в этой области, чем рисовать речевые портреты политиков.

Новояз – несостоявшийся диалог

Диалог власти с народом может протекать в разных формах. Иногда они настолько разнообразны, что и диалогом-то это назвать сложно. Но факт коммуникации налицо. Надо помнить, что власть – это отдельные люди, политики, их много и они разговаривают по-разному.

После перестройки шел активный поиск нового языка для разговора с народом, просто потому что старый уже не работал. Политический язык принципиально изменился, когда Михаил Сергеевич Горбачев отказался от чтения заранее заготовленных выступлений и начал импровизировать. Сразу оказалось, что наши политические деятели не умеют говорить. Спонтанную речь Горбачева и Ельцина еще предстоит изучать, но очевидно, что с точки зрения ораторского искусства она не выдерживает критики. Пожалуй, только об одном представителе “старой школы” стоит сказать особо.

Речь Виктора Степановича Черномырдина – явление совершенно уникальное. При кажущемся косноязычии он регулярно порождал глубокие афоризмы. Эти афоризмы получили даже особое название – “черномырдинки”. Самая главная его фраза – это, конечно же, “хотели как лучше, а получилось, как всегда”. Она стала столь популярной, потому что необычайно точно отражает даже не принцип, а взгляд на устройство российской жизни и российских социальных процессов. За этим “как всегда” скрывается не злая воля, воровство и мздоимство, а фатум, сводящий на нет все благие намерения.