Русский Исход. Керчь. 1920

На буксируемом пароходике был значительный запас питьевой воды, но пассажиры — тыловые чины штаба одного из корпусов — наотрез отказались давать её на плавучий маяк даже страдавшим от жажды детям, чем вызвали против себя огромное возмущение. Но вскоре они сами попали в беду: в пути их судно дало течь, и, прежде чем пошло ко дну, 36 находившихся на нём людей были переведены на уже переполненный маяк. Караул 1-й батареи разрешил новым постояльцам брать с собой только ручную кладь, остальному же их огромному багажу было суждено уйти под воду. Владельцы имущества пытались оспорить это законное требование и даже угрожали револьверами, тогда марковцы пустили в ход приклады, и первый же проносимый на борт большой чемодан генерала был брошен обратно[110].

Цитировавшийся ранее полковник И. М. Калинин, который после гражданской войны признал советскую власть, продолжает свой критический рассказ о длительном морском переходе в Царьград после пересадки на транспорт «Мечта» c баржи, оторвавшейся от буксира 16 ноября и подобранной утром 17 ноября, когда вся керченская флотилия уже двигалась по направлению к мысу Чауда: «Не верится, что можемъ пересесть на пароходъ. Изъ ямы виденъ носъ громаднаго океанскаго чудовища. На холодномъ солнышке, на минуту вынырнувшемъ изъ-за тяжёлыхъ тучъ, ярко переливаются золотистые буквы. Ихъ всего пять: «Мечта». Мечта наяву. Такъ оригинально зовётся наша спасительница. Съ парохода спускаютъ верёвочную лестницу.

Перегрузка с корабля перед высадкой на берег острова Лемнос

— Берите только то, что можно прицепить къ плечамъ, — командуютъ сверху.

Люди поочерёдно карабкаются вверхъ. Доходитъ очередь и до меня. Лестница отъ качки баржи колыхается. Вещевая сумка отягощаетъ спину. Но вотъ бортъ парохода. Чьи-то руки подхватываютъ за плечи. Заветный Рубиконъ переступленъ. Подъ ногами палуба, по сторонамъ живые стены. Маркушу, моихъ писарей человеческие волны увлекаютъ въ одну сторону, меня въ другую. Въ одномъ месте удаётся притиснуться къ борту и бросить прощальный взглядъ на баржу, на море, на родину.

Баржа уже предоставлена произволу волнъ. На дне ея плаваютъ мешки и другое имущество, которое не удалось втащить на пароходъ. Среди угольнаго озера на кочке стоялъ баранъ и жалобно поглядывалъ наверхъ, словно отыскивая того, кто похитилъ его изъ стада и обрёкъ на неизбежную гибель отъ голода и жажды въ злополучной барже. Целыя сутки мы плыли съ нимъ вместе, но только теперь я увиделъ впервые этого крымскаго пленника, которому, однако, не удалось уплыть въ эмиграцию.

По инерции, следуя за другими, я спускаюсь на самое дно кормового трюма. Здесь сплошная клоака. Люди буквально ходятъ по людям, навалены въ кучи, какъ товаръ, копошатся, какъ черви на трупе. Неслыханный смрадъ. Картинка, достойная Дантова ада.

…Трудно примкнуться куда-нибудь. Даже постоять не позволяютъ, отовсюду гонятъ. Занято. Въ одной сторонке на мешкахъ съ мукою засела дружная компания человекъ въ 30. Узнаю донцовъ.

— Какая часть?

— Корпусной продовольственный магазинъ.

— Благодетили! Я такой-то. Можно прижаться?

Бригада линейных кораблей и крейсеров на походе, дореволюционная открытка

— Жмитесь. Вы какой станицы? — Этотъ вопросъ неизбежный у донцовъ, когда они знакомятся.

— Вы где грузились? — продолжаю интервью.

— Въ Керчи.

— Какие здесь погружены части? Наши?

— Нашихъ мало, разве отсталые или отбившиеся. Главнымъ же образомъ — керченские учреждения: местное интендантство, пограничная стража, комендатура и всякий тыловой сбродъ.

— А куда везутъ? У васъ на пароходе есть радю. Нетъ ли известий? Мы сутки просидели въ барже, ничего не знаемъ.

— Пока никуда не везутъ. Вся армия погрузилась на суда, но стоитъ у береговъ Крыма. Наша «Мечта» подле Феодоссии. Врангель издалъ приказъ, въ которомъ сообщаетъ, что ни одна страна не соглашается принять насъ. Но онъ ведётъ переговоры.

Переполнение пароходовъ достигало высшей точки. На нашей «Мечте» насчитывалось до 6–7 тысячъ, на «Владимре», говорятъ, — до 12 тысячъ человекъ. Впоследствии, во время стоянки на цареградскомъ рейде, генералъ Абрамовъ, разсматривая съ миноносца, кажется «Жаркий», на которомъ онъ ехалъ, флотилию, определялъ степень нагрузки пароходовъ, судя по тому, заметно ли на палубе движете людей или незаметно. Если глазъ различалъ движущиеся группы, — значитъ, судно ещё не было нагружено до отказа.

Въ большинстве случаевъ ни о какомъ довольствии тысячъ людей на пароходахъ не могло быть и речи. Кто какой имелъ сухарь, тотъ его и грызъ. На «Мечте», на которой я пробылъ около двухъ недель, дело обстояло лучше. Здесь находились довольствующая учреждены вроде керченскаго интендантства, вывезшаго большие запасы продуктовъ. Хотя и съ трудомъ, но удалось организовать ежедневную выдачу небольшихъ порций консервовъ решительно всемъ пассажирамъ. Зато хлеба не хватало, хотя ехали на муке.