Русский капитан

Олегу казалось, что он вот-вот сойдет с ума. Что все это просто наваждение, мерзкий сон. Ему хотелось вскочить, распахнуть дверь и исчезнуть, оказаться дома в Москве, в кабинете отца. Среди книг и семейных реликвий. Но он знал, что это невозможно. Гнал от себя слабость. «Ты хотел узнать войну. Так вот она война. Это и есть война. Это твоя работа, ты сам ее выбрал. И не смей отводить глаза, сука!»

Он уже просто ненавидел этого духа и желал только одного, что бы тот, наконец, сдох, и с его смертью все это закончилось.

И все закончилось…

— …Он будет говорить?

Истерзанный, полуживой дух слабо закивал головой.

Прапорщик распустил жгут, выдернул из его рта провод.

— Ты все расскажешь?

Олег перевел.

— Зкан доб карх… — прохрипел дух.

— Он все расскажет. — с облегчением перевел Олег.

— Хоп! Тогда зови полковника…

— …Когда ты в последний раз видел Хаттаба?

…«Дух» отвечал почти шепотом. Чувствовалось, что каждое слово дается ему с трудом, при каждом вдохе внутри его что-то клокотало и сипело. Но ни у кого вокруг Олег не видел жалости в глазах. Пленный их интересовал только как «язык», как запоминающее устройство из чьей памяти они должны извлечь как можно больше.

— Это точно было в Хатуни? Или он не знает?

— …говорит точно в Хатуни.

Допрос шел уже третий час. Вопросы следовали один за другим, часто перекрещиваясь, возвращаясь друг к другу. Менялись кассеты в диктофоне. Афганец отвечал механически, без эмоций, словно большая кукла. Из него словно выдернули какой-то опорный стрежень. Он уже ничем не напоминал того злого, высокомерного душмана, которого несколько часов назад завели в этот «кунг». Теперь это был просто сломленный, раздавленный и жалкий человек.

Наконец, Маринин откинулся на спинку кресла. Окинул «духа» долгим взглядом. И под этим взглядом «дух» как-то съежился, сжался, опустил голову.

— А говорил — не предаст братьев по вере… — в голосе полковника Кудрявцеву почудилось снисходительное презрение. И это презрение к сломанному им же пленному, вдруг отозвалось в Олеге невнятной неприязнью. «Неужели ему его не жалко? Как он может быть таким жестоким?..»

— Ладно! С этим — хорош! — Маринин хлопнул себя по карману, доставая мятую мачку сигарет — Пора перекурить и свежего воздуха глотнуть!

— Куда его? В «зиндан» или в яму? — совершенно буднично спросил, поднимаясь из-за стола, комбриг.

— В «зиндан»! Подержи его еще пару дней. Поработайте с ним. Может быть, еще что-нибудь вспомнит…

Улица встретила почти угольной темнотой и сухим морозцем.

— Игорь Михайлович, дело к ночи. Я распоряжусь насчет ужина и ночлега? — спросил комбриг.

— Не откажемся. Так, Кудрявцев? — неожиданно улыбнулся Маринин.

Олег только молча кивнул.

— Тогда, Юрий Петрович, дай команду накрывать через часок. А пока поднимай сюда того курьера, которого вы в понедельник взяли. Надо кое-что уточнить. А потом и на ужин.

— Есть! — и комбриг шагнул в ночь.

В зябкой морозной тени «кунга», полковник жадно затянулся сигаретой. Искоса, быстро посмотрел на Кудрявцева. Мгновенно почувствовал его напряжение, каменность…

— Первый раз на допросе?

— Первый. — Честно признался Олег.

— Трусит с непривычки?

— Да так… — Неопределенно повел плечами. — Уж очень все… — Олег замялся, подбирая подходящее слово, и не смея его произнести в присутствии полковника.

— …Грязно? — угадал Маринин.

— Да. Грязно! — облегченно выдохнул Кудрявцев.

— Конечно грязно. А ты как думал? «Извините!» «Пожалуйста!», «Не будете ли так любезны?»…

Маринин говорил глухо, и, казалось, слова его возникали прямо из воздуха.

— …Но мы не прокуратура и не милиция. Это у их допросы, следствия, адвокаты и права человека. У них в руках подозреваемый и их работа доказывать его вину. А мы — военная разведка. Нам ничего доказывать не надо. Мы не ведем расследования, мы добываем информацию. Это наша работа. Этот «дух» пленный враг — и этим уже все сказано. И от того, как быстро и насколько точно мы получим от него информацию зависят жизни наших пацанов, исход боев и операций.

Понимаешь?

Олег механически кивнул.

— Нихрена ты еще не понимаешь! — беззлобно выдохнул Марусин. — Ты что, думаешь, в «отечественную» пленные немцы болтали на допросах как отличники на экзаменах? Так это только в кино они радостно выкладывали все, что знают во имя пролетарской солидарности и мирового интернационала. Можешь поверить — фанатиков и убежденных «наци» среди них хватало. Никогда не задумывался над тем, куда девались «языки» после того как их раскалывали?..

— В тыл отправляли. — Механически ответил Кудрявцев.

— Только в порядке исключения. И только особо ценных «языков». А так — слишком много возни. Конвой гонять за три — девять земель, когда каждый солдат на счету. Поэтому обычно после допроса — нож под девятое ребро и — в яму!

Этот «дух» знал, на что идет, отправляясь сюда. И я не представитель армии спасения…

Маринин стряхнул пепел на железные ступени «кунга». И, прочитав на лице Олега растерянность, добавил: