Русский капкан

Несколько дней назад вьюга успокоилась, мороз усилился. В минуты относительного затишья было слышно, как стреляют на морозе сосны и на реке, по которой непрерывно мела сухая поземка, постреливал лед.

Сейчас – все тонуло в грохоте. Сугробы ожили, задвигались, подали голос:

– Ура-а!

Это поднялись лыжники в белых маскхалатах. По высоким сугробам, над колючей проволокой они не бежали – они летели. А из заснеженных изб на мороз выбегали, спотыкаясь от испуга, полураздетые солдаты, открывали беспорядочную стрельбу из автоматических винтовок. Как сурки в нору, убегали обратно в избы, заранее поднимая руки.

Сохранились воспоминания орденоносца Степана Рындина, красноармейца 156-го стрелкового полка.

Он приводит один из эпизодов взятия Шенкурска в январе 1919 года.

…Из каменного приземистого домика, что стоял у самой пристани, засыпанной снегом, из-под фундамента вдруг застрочил пулемет «Люис». Но по наступающим бил он недолго. Бойцы первой роты, в их числе мы с Василием Синюковым, сбросили с валенок лыжи, ворвались в траншею, расчищенную от снега, по ходу сообщения проникли в дот. Это был подвал, приспособленный для стрельбы из амбразуры. В приоткрытую дверь я бросил гранату.

Пулемет замолк, но не надолго. Как только снаружи раздались торжествующие голоса, пулемет заговорил снова. Тогда гранату бросил Синюков. И сразу же после взрыва мы бросились на пулеметчика.

– Пан русский, сдаюсь! – послышался крик.

По акценту – поляк. Сколько их тут – неизвестно. Темно и дым – не продохнуть. Больше гранат у нас не было. Нам выдали только по одной. На первый случай. И в первые минуты боя этот первый случай настал. Теперь у нас были только винтовки. В магазине – пять патронов. Командир роты товарищ Пекарский нас предупредил:

– Патронов – мало. А интервентов – много. Попусту жечь – запрещаю.

Слова ротного мы хорошо запомнили и патроны попусту не жгли. В этом полуподвале работали прикладами и штыками.

В кромешной тьме кричу:

– Кто тут сдается?

На крик отзывается все тот же голос с польским акцентом:

– То я, пан русский вояк.

Солдат стоял впереди. Можно было его пырнуть штыком и побежать дальше. Пожалел. Ведь он не сопротивлялся. Хотя перед этим «люисом» двух наших прекрасных товарищей лишил жизни.

Синюков, прокашлявшись, мне кричит:

– А нам комиссар твердил: будем выкуривать американцев.

Я товарищу популярно объяснил, как на политбеседе:

– В Америке, говорю, всякий сброд…

В тот день мы с товарищем Синюковым взяли в плен одного поляка, одного негра и одного канадца, бывшего украинца…

42

В бою за взятие Шенкурска, как писала «Красноармейская газета», особо отличился 156-й стрелковый полк. За этот коллективный подвиг он был награжден Почетным революционным Красным знаменем Всероссийского Центрального Комитета.

Всему личному составу командарм Самойло от имени Реввоенсовета армии объявил благодарность и наградил каждого бойца тремя пачками махорки. Махорку прислали трудящиеся Тамбовской губернии.

В ответ на их трогательную заботу о воинах-северянах командование Шестой Красной армии послало письмо в адрес Тамбовского губисполкома.

В письме содержался рапорт о том, что 25 января войска Шестой Красной армии освободили от интервентов и белогвардейцев уездный город Архангельской губернии Шенкурск. Противник в панике бежал, бросил 9 полевых орудий и оружейный склад. На складе было 15 исправных пулеметов и две тысячи винтовок.

Богатыми оказались трофеи, собранные по дотам и зарытые в снег: одних только пулеметов из дотов было вынуто около шестидесяти, брошено около сотни винтовок и несколько ящиков с патронами и осветительными ракетами, а также почти не тронутый склад обмундирования и продовольствия, предназначенные для наступательных действий в весенний период.

Особую ценность представило медицинское имущество: стерильные бинты в количестве восемнадцати тысяч и восемь пудов таблеток от «испанки».

Пленных собирали порой в самых укромных местах. По рассказу крестьянки Анны Терентьевой, она обнаружила негра на своем сеновале. Он сидел, накрывшись хозяйской шубой, дрожал от страха, а может, и от холода. Мороз и там его достал.

Хозяйка присмотрелась, от длительного сидения лицо негра потеряло естественный цвет – нос побелел, щеки покрылись инеем. Он плакал, и слезы катились по его грязным небритым щекам. Он что-то лепетал, как она догадалась, говорил, что он американец и что его заставили воевать.

Хозяйка втащила его в избу, нашла ему старые валенки, но самостоятельно их надеть он уже не смог – ноги окостенели, как у мертвеца. Жестами плачущий негр показывал, что обувь он потерял, когда убегал от русских.

– Тебе страшно? – допытывалась хозяйка.

Он кивал стриженой головой, как будто понимал, о чем его спрашивают.

– А зачем же тогда ты приплыл из-за океана?

Он пожимал плечами – тоже как будто понимал.

Бой удалялся на северную окраину города, а женщина мягким снегом ему растирала лицо, щеки, руки. Пораженные морозом места смазала медвежьим жиром. Заставила выпить две кружка кипятка с толченой морошкой.