Русский консерватизм и его критики: Исследование политической культуры

Необходимость власти так же, как и правового порядка, вытекает из греховности человека и уклонения людей от выполнения Божественного закона любви и высшей справедливости. Власть является неизбежным условием государственного строя вследствие преобладания в жизни эгоистических инстинктов и интересов над сознанием нравственного долга, т. е. необходимость власти обусловливается, главным образом, господством в мире зла… Провозглашение идеи народовластия и стремление осуществить ее в государственном строе невольно выдвигают на первый план значение личных прав граждан и заглушают или отодвигают на второй план сознание нравственного долга и обязанностей, лежащих на них, как на людях. Принцип народоправства полагает в основу государственного строя личную волю, личные права граждан, тогда как необходимое условие государственной жизни, представляется мне, должно заключаться в подчинении личной воли иным, высшим началам. Идея народовластия, как бы, призывает всех граждан к отстаиванию своих прав, поселяет в них переоценку значения личных и классовых интересов и тем неизбежно влечет людей на путь социальной и политической борьбы[58].

На этом основании Шипов отказался от конституционных устремлений своих либеральных коллег в пользу монархии, в которой царь будет править самодержавно, но уважая права своих подданных. Он руководствовался славянофильским принципом «царю власть, народу мнение». «Самодержавие не поддается точному юридическому определению, — говорил он. —

Это самобытная русская форма правления, имеющая нравственное начало… Самодержец не деспот и не несет нравственной обязанности перед народом. В конституционном государстве — договор верховной власти с народом. У нас договора нет, а есть союз на нравственном основании. Самодержец должен следить за развитием общественного самосознания, и для этого ему надо знать потребности общества, откуда вытекает необходимость участия общества в государственной жизни страны»[59].

«Потребности общества» должны сообщаться через Земский собор, ограниченный совещательными правами.

Шипов был бесспорным лидером консервативного крыла земского движения, его уважали даже те, кто с ним не соглашался. Почти единогласно избранный председателем земского съезда в ноябре 1904 года, он убеждал его принять резолюцию о создании совещательного представительного органа, а не законодательного. Но ему не удалось убедить своих коллег: большинство депутатов, примерно 3 к 1, проголосовали за парламент с законодательными полномочиями. Это привело к расколу в либеральном движении, большая часть которого присоединилась к Конституционно-демократической партии, основанной в 1905 году, а меньшая — к Союзу 17 октября.

Разочаровавшись, Шипов постепенно отошел от политической деятельности. В 1919 году он был арестован ВЧК за участие в «контрреволюционном» Национальном центре и умер в тюрьме в январе следующего года.

Спор между конституционалистами и защитниками самодержавия был решен в пользу первых 17 октября 1905 года благодаря Октябрьскому манифесту, которым монархия, парализованная общероссийской забастовкой и испытывавшая сильное давление со стороны как либералов, так и радикалов, обещала даровать стране конституцию и выборное законодательство[*]. Оба обещания были выполнены следующей весной. Действительно, в первой статье конституции о царе говорилось как о «самодержце», но это русское слово было использовано в оригинальном значении, как «суверен», т. е. правитель, который ни от кого не зависит[*]. Конституция неоднократно нарушалась, но дожила до начала 1917 года, когда Февральская революция свергла монархию. В октябре 1917-го возникла новая форма автократии, гораздо более деспотичная и необузданная, чем предшествующая, а именно «диктатура пролетариата», которую ее глава Ленин определял как «ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть»[60].

Последний великий государственный деятель императорской России Петр Аркадьевич Столыпин (1862–1911) был также ее последним выдающимся консерватором. Как государственный деятель он возвышался над массой российских бюрократов, исключая, возможно, только Сперанского, потому что понимал необходимость избавления от патримониального идеала путем установления некоего равновесия между обществом и правительством. В этом стремлении он не получил практически никакой поддержки ни от царя, который даровал конституцию под давлением и никогда себя с ней не отождествлял, ни от тех общественных деятелей, которые хотели реставрации чистого самодержавия, ни даже от оппозиции, желавшей такого режима, при котором власть перейдет либо к парламенту, либо к революционной диктатуре. Он умер от пули убийцы, не реализовав почти ничего из своих амбициозных планов по преобразованию России в современное государство.