Русский консерватизм и его критики: Исследование политической культуры

В византийской традиции, зафиксированной в Кодексе Юстиниана и заимствованной русской церковью в главе 42 Кормчей книги[*], идеал отношений между церковью и государством определялся как «симфония», в которой император — наместник Бога на земле — нес ответственность за защиту церкви, а церковь обязывалась сохранять чистоту веры. Предполагалось их тесное сотрудничество, но каждому предписывалась строго определенная сфера. Ни один не мог функционировать должным образом без другого[*]. В предисловии к шестой новелле, дополняющей Кодекс Юстиниана, говорится:

Величайшие даны людям от высшего человеколюбия Божия дары — священство и царство; одно управляет божественными делами, другое начальствует и заботится о человеческих делах, и оба происходят из одного и того же начала… Доброе согласие обоих начал доставляет всяческую пользу людям[18].

Цезарепапизм, который считает главу государства и главой церкви, не был частью византийской культуры.

Иосиф выходил за пределы этой традиции (хотя всегда заявлял, что следует ей). В заключительную, шестнадцатую главу своего «Просветителя», написанную после собора 1503 года, он включил утверждение, позаимствованное (без указания источника) у второстепенного византийского автора Агапита: в то время как монарх «в своем бытии похож на других людей, в своей власти он напоминает Всемогущего Бога»[*]. А потому его нужно слушаться беспрекословно: подчинение государю равносильно послушанию Богу. Церковь не освобождалась от этого долга.

Нельзя не видеть, что воззрения Иосифа Волоцкого на отношение церковной и гражданской власти ставят государство в служебное отношение к церкви и церковь в подчиненное отношение к государству, причем государственная власть обращается в блюстительницу всех церковных интересов, за каковую услугу церковь платит государственной власти отречением от своей свободы и самостоятельности, делаясь послушным орудием государя… На Руси не только не было борьбы между церковью и государством, но… церковь сама «давалась» в руки гражданского правительства и отдавалась за такие, напр., пожертвования и услуги со стороны последнего, как право владеть вотчинами[19].

Но Иосиф добился большего: он убедил корону в том, что ереси, даже если они прямо не затрагивали политику, подрывали монархическую власть и что только путем их безжалостного преследования монарх может обеспечить абсолютную власть:

Не высказывая прямо этой мысли, Иосиф, однако, явственно дает понять московским самодержцам, что если они хотят добиться «послушания», т. е. беспрекословной дисциплины, то не должны допускать никаких еретических отклонений от общепринятых законов, никакого вольнодумства, шатания мысли, сомнений, вызывающих ослабление государственной дисциплины и расхлябанность[20].

Чтобы дальше укрепить свою связь с Кремлем, Иосиф предпринял беспрецедентный шаг. В 1506 году, спустя год после смерти Ивана III и вступления на престол Василия III, разгневанный обращением с ним местного главы, князя Волоцка, он попросил Василия взять Волоколамский монастырь под свое покровительство. Василий согласился. Этот шаг не только приблизил Иосифа к трону, но и укрепил сотрудничество церкви и власти. К тому времени, когда Иосиф умер (в 1515 году), его партия иосифлян по своему могуществу и влиянию затмила своих оппонентов-аскетов. В 1591 году Иосиф был канонизирован как общерусский святой.

Таким образом, чтобы обезопасить свои владения и обеспечить монополию на религиозные обряды, официальная православная церковь предоставила «полную и безусловную поддержку самодержавной власти»[*].

Нил Сорский старался игнорировать политику. Но его последователи, особенно Вассиан Патрикеев, хотя и не выступали прямо против божественного происхождения верховной власти, тем не менее имели иной взгляд на то, как она должна осуществляться. Например, Патрикеев полагал, что монарху следует править с помощью советников. Он был как против власти правителей над церковью, так и против права церкви вмешиваться в светские дела[21]. Патрикеев и его современники-единомышленники хотели, чтобы монастыри отказались от своих мирских владений и всецело посвятили себя духовной жизни.

Еще одного сторонника нестяжатели приобрели в лице Максима Грека (ок. 1480–1556). Уроженец Корфу, где он появился на свет как Михаил Триволис, Максим прибыл на Русь с горы Афон в 1518 году — спустя три года после смерти Иосифа Волоцкого, чтобы помочь русским священникам, которые не знали греческого языка, перевести и исправить религиозные тексты. У него была необычная биография. В молодости он учился в Париже, Флоренции и Венеции, был знаком с Пико делла Мирандола и Савонаролой и на время вступил в доминиканский орден[22]. Впоследствии он вернулся к православию и поселился на горе Афон. В Россию он поехал с неохотой, надеясь вернуться домой сразу же после выполнения задания.