Русский консерватизм и его критики: Исследование политической культуры

Различие между радикалами и либералами в российской интеллектуальной традиции может быть легко определено: и те и другие хотели изменений, но радикалы считали, что этого можно достичь только путем революции, которая полностью уничтожит все существующие институты, тогда как либералы мечтали о постепенном и предпочтительно мирном развитии в рамках существующего порядка.

Русский либерализм черпал свои идеи в Западной Европе: за небольшими исключениями, все его сторонники принадлежали к западникам, хотя большинство осознавало особенности России, а некоторые признавали правильной доктрину славянофилов. Возможно, самую непосредственную формулировку их позиции дал писатель-романист Иван Тургенев: «Нет, я в душе европеец, мои требования от жизни тоже европейские!»[1]. У русского либерализма значительно менее оригинальная основа, чем у консерватизма или радикализма: его идеи вторичны.

Движение прошло через два этапа: первый продолжался примерно сорок лет с 1855 по 1895 год, второй — с 1895 года до конца старого режима. На первом этапе либерализм следовал умеренно консервативной линии поведения, будучи готовым пожертвовать демократией в обмен на гражданские права; на втором этапе он перешел в политическое наступление, познав на опыте, что гражданские права и самодержавие несовместимы.

Как мы видели, отдельные попытки ограничить самодержавную власть в России, предпринимавшиеся в XVIII и начале XIX века, не дали никакого результата. Их кульминацией стало восстание декабристов, настолько потрясшее и верховную власть, и общество в целом, что его итогом явились три десятилетия консервативной реакции, в условиях которой малейшие проявления либерализма жестоко подавлялись. В действительности же Николай I, при всех его реакционных инстинктах, следовал двум принципам, лежавшим и в основе либеральной идеологии: действию в рамках закона и соблюдению прав частной собственности. Однако эти принципы поддерживались верховной властью не как следствие признания прав человека, а как средство обеспечения внутренней стабильности. Неограниченные полномочия монарха оставались вне обсуждения: даже сомнение в них, согласно уголовному кодексу 1845 года, было преступлением, влекущим за собой большие сроки заключения и каторжного труда[2].

Поражение России в Крымской войне и одновременно смерть Николая I положили конец этой удушающей неподвижности. С этого момента в обществе нарастало единодушное мнение, что стране необходимо пережить всесторонние изменения, чтобы встать в один ряд с современным миром. Александр II, хотя и был по своему складу консерватором, возглавил либеральный курс, который в 1861–1874 годах воплотился в Великих реформах, значительно ослабивших контроль государства над обществом.

В одном вопросе Александр II оставался непреклонен: он не откажется от своих самодержавных прерогатив и не ограничит свою власть ни конституционным уставом, ни представительным органом даже совещательного типа. Он противился таким изменениям, потому что был твердо убежден, что любое ослабление царского абсолютизма в России приведет к хаосу. Он считал, что в России даже высшие классы «пока еще не приобрели уровень культуры, необходимый представительному правлению», тот уровень культуры, который еще его дядя Александр I — в Варшаве в 1818 году — считал непременным предварительным условием для установления конституционного порядка[3]. Александр II заверял Бисмарка, тогда прусского посланника в Санкт-Петербурге, что в России «необходимое политическое образование и благоразумие можно обнаружить пока только в относительно небольших кругах» и что русские люди воспринимают «монарха как отца и абсолютного хозяина страны, назначенного Богом; это чувство имеет силу почти религиозной веры… Отказ от полноты власти, возложенной на мою корону, вызвал бы брешь в том авторитете, который распространен в народе»[4]. Царское правительство, убежденное в политической инертности крестьянства и большинства дворян, приписывало все недовольство «шумному» меньшинству интеллектуалов, «чья способность создавать неприятности всегда казалась несоразмерной их числу»[5].

Однако на самом деле правительство знало о своей непопулярности, и это знание усиливало его решимость растоптать все либеральные предложения, вне зависимости от их скромности, чтобы они не дали волю неконтролируемым разрушительным силам. Правительство сознавало, что ему не хватает поддержки во всех слоях населения, и поэтому считало, что предоставление населению какого-либо голоса в делах государства было бы равносильно самоубийству. У нас есть авторитетное свидетельство П.А. Валуева, министра внутренних дел времен Великих реформ (1861–1868), который в секретном докладе императору от 26 июня 1862 года констатировал: