Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II

Словом, Корнилов хотел представить дело так, что Виленский округ чуть ли не опережает Одесский, с его просвещенными и секуляризованными евреями, в плавном слиянии общих и еврейских заведений, которое должно завершиться почти само собою[2112]. И это при том, что в составлявшемся в те же самые недели и дни отчете тому же Толстому об управлении ВУО за 1867 год (поданном в МНП незадолго до подкатившей отставки Корнилова в марте 1868-го) он говорил о ликвидации еврейских училищ в ВУО как об осознанной местными властями неотложной задаче, требующей волевого решения и напряжения административных сил[2113]. Почему же он не заговорил об этом непосредственно в ответ на запрос Толстого? Вероятно, для него было важно, оставаясь в рамках служебной субординации, не признать за министерством инициативы в данном деле и провести отмену еврейских училищ по собственному сценарию, в соответствии с местным видением еврейского вопроса[2114]. Письмо Толстого попечителям округов от ноября 1867 года не оставляло сомнений в том, что министр избрал интеграционистский курс: гимназии, где треть или половину учеников составляли евреи, вовсе не казались ему аномалией и удостаивались его публичных похвал[2115]. Он исходил из представления об образовании как наилучшем инструменте «выборочной», но неуклонно расширяющейся интеграции евреев[2116]. Для Корнилова же к 1868 году стала первичной проблемой не необразованность, а изначальная «замкнутость» евреев, понятая в духе брафмановской кагаломании. Ссылаясь на циркуляр Баранова, он писал в отчете за 1867 год, что «в деле полного слияния евреев с прочим населением одной школы недостаточно» – необходимы и другие меры воздействия на «эту грубую и фанатическую массу. …Предположение… графа Баранова о слиянии еврейских обществ с христианскими как нельзя более соответствует осуществлению правительственных целей по отношению к евреям»[2117]. В сущности, Корнилов в этих рассуждениях выходил за пределы должностной и даже ведомственной компетенции, принимая на себя неформальную роль глашатая нового направления в еврейской политике.

Недовоплотившийся призрак: Чиновники начинают бояться еврейского национализма

Перемены умонастроений в начальственных кабинетах Виленского учебного округа происходили в 1867 году параллельно с активизацией работы Комиссии «о преобразовании управления евреями» при генерал-губернаторе. Развернувшиеся в ней летом 1867-го дискуссии о языковой аккультурации евреев отразили в чем-то похожую, а в чем-то отличную от корниловской попытку закрепить за Вильной роль генератора идей в еврейской политике. Как и попечитель ВУО, эксперты генерал-губернатора претендовали на исчерпывающее объяснение тех или иных реакций российского еврейства на правительственную политику. В своих суждениях о языковой ситуации члены комиссии исходили из недопустимости какой бы то ни было поддержки идиша, «жаргона». Незадолго до первого посвященного этой теме заседания (22 мая 1867 года) не раз цитировавшийся выше А. Воль опубликовал в официальной газете «Виленский вестник» статью «Русский язык и евреи», в которой не скупился на самые уничижительные эпитеты по адресу идиша и отказывал ему в толике культурной и исторической самоценности[2118]. Члены комиссии осуждали даже близкие им по духу маскильские публикации на идише, содержащие «насмешки над еврейскими недостатками, бичевание фанатизма и предрассудков». Насмешки и бичевание могли только приветствоваться, но вот «распространение жаргона само по себе есть зло…»[2119]. В то же время комиссия предостерегала против попыток административного запрета идиша и без обиняков заявляла, что годичной давности распоряжение Кауфмана «не имело законного основания» и что «совершенное воспрещение печатать на жаргоне невозможно, так как масса еврейского населения в здешнем крае не знает русского языка»[2120]. Литература на «жаргоне», заключала комиссия, должна остаться «без преследования, но и без поощрений». Впрочем, рекомендованные членами конкретные меры не расходились радикально с начинанием Кауфмана. Предлагалось, во-первых, ограничить ввоз из Германии книг на идише, содействующих «очищению жаргона», т. е. его сближению с немецким[2121], и, во-вторых, указать редакторам и цензорам еврейских изданий, чтобы «недостающие в жаргоне слова для выражения мыслей были пополняемы не из немецкого языка, а из русского». Такое распоряжение цензорам, в подсказанной комиссией формулировке, Баранов вскоре и отдал[2122]. Тем не менее фактическое осуждение комиссией кауфмановской попытки запрета не было лишь словесным декорумом. Эксперты дали понять, что для вытеснения идиша из употребления необходимы позитивные методы языковой политики, охватывающие массу носителей «жаргона». Следовательно, для распространения русского языка требовалась действительно массовая литература.