Русский крест: Литература и читатель в начале нового века

«Литературные дискуссии» заказывались инстанциями. В редакции «Литературной газеты» (самой живой из всех мертвецов) натужно выдумывались темы для организованных «споров» и «полемик». Позже, уже в 1988-м, Л. Аннинский с иронией описал эту ситуацию: «…Дискуссии удручающи, и не столько по уровню участников, сколько по уровню цели и темы. Занимает или не занимает данный жанр должное место? Хорошо ли мы поработали с молодыми или нехорошо? Виноваты ли критики в том, что писатели впадают в хвастовство и прекраснодушие, или те сами виноваты? Кто имеет право переводить – знаток или талант? А кто не имеет права, пусть отваливает. Все это, пардон, драка у кормушки, а никак не обсуждение проблем. Крику много, а – скучно».

И все же под явной скукой вымученных статей и псевдополемик таился огонь. Редко, но все же выходили вызывающе свободные по мысли литературно-критические работы, обладающие эстетическим уровнем и общественным темпераментом. Критику читали – и тиражи книг литературных критиков были весьма высокими, до десятков тысяч (!) экземпляров. (Причем тиражи были как «дутые», так и недутые: книга заранее заказывалась по тематическому плану, и заказы подсчитывались. Да и в дискуссиях порой полыхало – провокационный поджог, разгоревшийся в целый пожар, случился на дискуссии «Классика и мы», состоявшейся не на печатных страницах (публикация стенограммы стала возможной только в начале 90-х), а вживе, 21 декабря 1977 года, в зале Центрального Дома литераторов – там при стечении затаившей дыхание искушенной публики (более 400 человек) сражались Петр Палиевский, Вадим Кожинов, Ирина Роднянская, Анатолий Эфрос, Валентин Оскоцкий, Юрий Селезнев. Евгений Сидоров стремился дипломатично успокоить собравшихся, но даже у будущего посла в ЮНЕСКО замирения не получалось. Речь шла не столько о литературе (и о культуре), сколько о политическом выборе, стратегическом для страны: о русском и «нерусском». Дискуссия вышла далеко за рамки объявленной темы и показала кипящие в обществе истинные страсти.

Эти страсти обнаружились прямо – тогда, когда партийную крышку с парового котла подняли. В 1986 году.

Литературные критики в эпоху гласности стали чуть ли не самыми востребованными – из всей профессиональной массы литераторов. (Ну, после экономистов, конечно, после Н. Шмелева, Л. Пияшевой, Г. Попова, выступавших тогда в журналах, причем последний обрел известность тоже в амплуа литкритика, после выхода рецензии на роман А. Бека «Назначение»). Причем – критики-публицисты. По замечанию Игоря Золотусского, публицистика «распечатала банк идей», добавлю – в форме критики. А еще критика была мобилизована как комментатор к прошлому – к массиву публикуемых, ранее запрещенных, текстов, требующих актуализации предисловий и послесловий. «У входа в активную зону культуры, в культурное завтра сложились, ожидая резонанса и порою мешая друг другу, разные литературные поколения, вещи, отмеченные цветом разных эпох. Образовалась своего рода „культурная пробка“, сгусток. Внутри нее не могут не искривляться, не видоизменяться силовые линии текущего литературного процесса» (Ирина Роднянская).

С напряжением преодолевалась граница между литературной метрополией и эмиграцией. В крупном по объему выпуске специального литературно-критического альманаха «Взгляд» (1988 года) еще нет ни одного (!) упоминания о литературе эмиграции. А после встречи-конференции в США, состоявшейся в том же году, Андрей Битов загадочно заключил: «Грызни не было», и уже в последующем выпуске (1989 год) «Взгляд» публикует два подробных очерка критиков о встрече с писателями-эмигрантами: Льва Аннинского и Олега Михайлова.

И все же – самое главное было обретено: «право критиков иметь разные точки зрения» (См. «От редакции». – «Взгляд», 1988, с. 5).