Русский легион Царьграда

Нападавшие отошли, забив яму и вход в крепостцу трупами. Но передышка была недолгой, завыли быкоголовые печенежские трубы, зашевелилось войско и вновь поползло со всех сторон к острожку. Опять полетели в руссов стрелы, под их прикрытием степняки влезли на вал и стали взбираться на стены. И в этот раз осажденные устояли. Печенеги откатились назад. Возобновить нападение им не дали быстро сгущающиеся сумерки.

Наступила ночь, в стане печенегов горели костры, ветер доносил до осажденных их речь. В острожке снесли более трех десятков павших воинов под навес к конюшне. Раненых поместили в воеводской и дружинной избах.

Ярун подозвал Мечеслава, сказал:

– Вельмуд помирает, печенег саблей его посек. Пойду, посижу с ним, провожу… Ты пригляди и распорядись тут.

К полуночи не стало славного старинушки богатыря Вельмуда.

Едва забрезжил рассвет, печенеги снова пошли на приступ, желая сжечь и разрушить ненавистный острожек. Мешал он им, стоял у них на пути, не давали его защитники нежданно-негаданно напасть на Русь. Израненные, измотанные бессонницей руссы приготовились к бою – возможно, последнему. Печенеги уже взбирались на вал, когда в их стане началась сумятица. Повинуясь призывному реву труб, они отхлынули от стен.

– Что за замятня у них? Никак уходят, – удивленно произнес Торопша.

Вновь протяжно и гортанно завыли печенежские трубы, вражеское войско уходило, растягиваясь черным пятном по белоснежной степи. К полудню у острожка не было ни одного печенега, а вскоре со стороны Киева появились конные воины. Когда вновь прибывшие подскакали к острожку, из ворот им навстречу стали выходить его защитники с ввалившимися от бессонницы глазами, в окровавленных повязках, с закопченными и испачканными сажей лицами. Первым вышел Ярун, навстречу ему поспешил соскочивший с коня Ратша:

– Я воев вел из Киева на рубежи, и, видать, в самое время явился! Как у вас-то, друже? Сам не поранен ли, Волуевич? – спросил Ратша.

– Я… Я-то не поранен, а вот Вельмуда и Поликарпа нет боле, – с горечью в голосе произнес Ярун.

– Да, так завсегда, где печенеги, там беда, – сказал Ратша.

– К оружию, браты! – вдруг донесся крик с башни. – Конные скачут! На печенегов похожие!

Все изготовились к бою, с волнением посматривая в ту сторону, куда указывал дружинник на башне. Вдали показались всадники.

– А чтой-то ты, Дергач, бел ликом стал, али испужался? – говорил один воин другому.

– Сам-то завертелся, не иначе смекаешь, куда бы податься, коли ворог подопрет! – ответил тот, кого звали Дергачом.

– То не печенеги, – произнес Перша.

– Да то Сахаман! – сказал Ярун, обратившись к Ратше: – Торков на подмогу привел. Дружен он с ними, и девица у него там. Он ее прошлым летом из печенежского полона вызволил.

На разгоряченном, взмыленном жеребце, из ноздрей которого валил пар, подскакал Сахаман, соскочил с коня и подошел к Яруну.

– Не серчай, Ярун Волуевич, раньше не смог, – сказал он.

– Ничего, еще пригодишься… Печенегов отогнали, люд русский от разора спасли, то добро, браты, и за то вам поклон земной от всей земли нашей! – громко сказал Ярун, обводя взглядом стоявших вокруг него воинов.

Глава двенадцатая

И стал Владимир княжить в Киеве один и поставил кумиры на холме за двором теремным: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Дажьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокоша. И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили к ним своих сыновей и дочерей, а жертвы эти шли бесам, и оскверняли землю жертвами своими.

Нестор. «Повести временных лет».

Павших дружинников погребли недалече от острожка. Предали огню старого Вельмуда, во земле сырой похоронили славного воя и христианина Поликарпа, тризну справили по всем погибшим, помянув добрым словом каждого.

После погребения Ратша подошел к Мечеславу.

– Орм, побратим твой, привет тебе шлет и молвить наказал: князь Владимир к вере греческой склоняется, с Царьградом мира хочет и царевну ромейскую в жены просит, а за то войско собирает в помощь ее родным братьям-базилевсам. Ежели в Киев ехать надумаешь, князю весть от меня передашь, а заодно и молвишь ему, что́ на рубеже деется! Вскоре и я в Киев приду, хочу с Ормом в Царьград отправиться, да и ты о том подумай, – сказал Ратша и, хлопнув его ладонью по плечу, ушел.

«Беспокоится обо мне побратим, а я-то, неразумный, обиду на него понапрасну таил», – подумалось Мечеславу. В который раз стало ему стыдно и горько за содеянное прежде.

На следующий день Мечеслав, испросив дозволения у Яруна, стал собираться в путь. Он седлал своего нового коня, которого взял более года назад из угнанного от печенегов табуна вместо убитого Соколка, когда к нему подошел Сахаман.

– Я с тобой, – сказал он.