Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

В нашей заметке пойдет об одном эпиграмматическом эксперименте Леона Робеля (Léon Robel, 1928–2020). Поэт, переводчик, филолог, посвятивший свою жизнь изучению русской новаторской поэзии и презентации ее во франкоязычном пространстве. Переводил Семена Кирсанова, Андрея Вознесенского, Владимира Бурича, Олжаса Сулейменова, Ольгу Седакову, а главным героем его трудов стал Геннадий Айги, о котором он выпустил в 1993 году книгу на французском языке; затем, в 2001 году, вышло дополненное русскоязычное издание в переводе Ольги Северской.

В 2003 году во Франции вышла составленная Домиником Бюссе (Dominique Buisset) антология «D’Estoc & d’intaille. L’Épigramme. Essai de lecture & d’anthologie». Русский раздел («Trésor d’épigrammes russes») составлен и переведен Л. Робелем.

Антология, массивный, альбомного формата, фолиант в 500 страниц, задумана как довольно амбициозный проект: сам подход к жанру сочетает академичность и задачу не столько объяснить, что такое эпиграмма, сколько – показать жанр во всем его разнообразии и загадочности. Здесь нашлось место игре, мистификации. Границы жанра трактуются достаточно широко, строгое определение эпиграммы заменяется перечислением ее свойств: краткость, наличие пуанта, вариативность.

Разделенные по историческому и географическому принципу тексты эпиграмм предваряет объемное эссе, посвященное истории жанра. Далее следуют несколько тематических подборок «Темы и вариации», в которых показано, как одни и те же сюжеты варьируются в античных и французских эпиграммах. Большой раздел посвящен истории французской эпиграммы. Среди современных авторов – Л. Робель (таким образом, он оказывается не только составителем и переводчиком, но и эпиграмматистом).

Наконец, настает очередь «иностранных поэтов». Здесь составитель антологии явно не стремился к строгости: так, английская эпиграмма представлена всего несколькими примерами. А вот русская часть занимает 22 страницы.

Л. Робелю удалось не только подобрать подходящие образцы жанра, представить адекватные переводы, но и показать образ русской эпиграммы, в которой следование античной, французской традициям всегда сочеталось с оригинальностью. Разнообразие тем и видов характерно для всей истории русской эпиграммы.

В подборке представлены эпиграмматисты разных эпох: от Симеона Полоцкого – до Владимира Маяковского. Главным автором признан А. С. Пушкин: все его предшественники представлены одним-двумя текстами (его учитель В. А. Жуковский – тремя), но пушкинских эпиграмм – четыре[1542]. Среди выбранных составителем авторов – А. П. Сумароков, В. И. Майков, И. С. Барков, М. М. Херасков, Д. И. Фонвизин, В. В. Капнист, К. Ф. Рылеев, П. А. Вяземский, Ф. И. Тютчев, М. Ю. Лермонтов, К. Прутков, Н. Ф. Щербина, Н. П. Огарев. Среди представленных тем – литературная полемика («Хоть теперь ты ex-писатель…» Щербины), политическая жизнь («Не богу ты служил и не России…» Тютчева), литературная политика («Однажды ГПУ пришло к Эзопу…» Эрдмана).

Как переводчик Л. Робель демонстрировал предельную тщательность и артистизм в точной передаче русских текстов. Так, ему удается остроумно передать самый знаменитый в русской эпиграмматике пуант – пушкинские строки «Необходимость самовластья / И прелести кнута»: «La nécessité de l’autocratie / Et les charmes du knout»[1543]. Использовав во французском переводе пришедшее из русского слово «knout», переводчик как будто напоминает читателям, что и в начале XIX века очарованность «самовластьем» остается отнюдь не только проблемой Карамзина[1544].

ХХ век представлен в разделе эпиграммами А. А. Ахматовой, В. В. Маяковского, Н. Р. Эрдмана, В. П. Бурича. Необычно присутствие Велимира Хлебникова. Стихотворения «Закон качелей велит…», «Участок – великая вещь!..» в российские антологии эпиграмм не включались. Очевидно, это дань французскому широкому пониманию жанра.

Интересно, что некоторые из включенных в раздел эпиграмм – переводы с французского. Таким образом история этих текстов оказывается «закольцованной». К примеру, переводными являются все эпиграммы Жуковского. «Сей камень над моей возлюбленной женой!..» – перевод двустишия Жака Дюлорана (1583–1650) «Ci-git ma femme: ah! qu’elle est bien / Pour son repos et pour le mien». Л. Робель точно следует именно тексту Жуковского: он тоже рифмует «женой – покой» («epouse – repose»). «Эпитафия лирическому поэту» – перевод эпиграммы Ж.-Б. Руссо «Ci-git l’auteur d’un gros livre…». Пожалуй, это единственный случай в подборке, когда перевод не совсем точен – Робель возвращается к обобщенности источника («некий Памфил» или «auteur»), оставляя в стороне действительно сложную для передачи, отсылающую к литературной полемике начала XIX века деталь: «без толку од певец».