Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Вот уже шестой год я тщетно взываю о помощи к национально мыслящей русской интеллигенции, а в ответ получаю только советы по поводу того, как делать журнал и каким он должен быть, или перепечатки с профессорского плеча господ красновых [имеется в виду публикация в № 3, 1978 «Континента» статьи Вл. Краснова «Русский склад ума или западное состояние умов?» – Е. С.]: на, мол, тебе Боже, что нам уже не гоже! А ведь положение мое становится день ото дня все невыносимее, так помогите же! <…> Именно потому, что я русский, именно потому, что Россия моя любовь и боль, именно потому, что не изменяю этой любви ни в чем и никогда, я всего за один свой день на Западе испытываю на себе столько злобы и ненависти, сколько не испытал за сорок три года жизни у себя на родине, даже с учетом моей, далеко не сладкой биографии[1540].

Какие бы претензии ни предъявлял Солженицын, «Континент» под руководством Максимова, безусловно, состоялся как наиболее профессиональное и авторитетное издание третьей эмиграции. Вплоть до 1992 года он регулярно, раз в квартал, выходил в Париже и стал делом всей жизни Максимова. Вместе с тем и маленький частный журнал «Синтаксис» сыграл очень важную роль и вошел в историю русской культуры ХХ века. Сегодня очевидно, что полемика между изданиями, раскол в писательской среде свидетельствовали о насыщенной литературной и политической жизни третьей русской эмиграции.

Однако эта полемика, к сожалению, не раз переходила на личности. В частности, Максимов поддерживал обвинения в адрес супругов Синявских о сотрудничестве с КГБ, основанные на домыслах и слухах. Циркулирование таких слухов усилилось в эмигрантской среде в связи с появлением в израильском журнале «22» (1986. № 48) воспоминаний С. Хмельницкого «Из чрева китова». Даже в момент переезда «Континента» в Россию Максимов (передавая журнал Игорю Виноградову) в последнем номере, подписанном им как редактором (1992. № 71), вновь выступил с обвинениями в адрес Синявского и перепечатал текст Хмельницкого – теперь уже специально для российского читателя. Однако вскоре ему пришлось публично извиняться.

В № 34 (1994) «Синтаксиса» было опубликовано «Заявление для печати» Максимова: в связи с открывшимся доступом к архивным материалам Лубянки он просил прощения за то, что подозревал Синявских «в вольных или невольных связях с КГБ» и публично высказывал такие подозрения.

Примирению предшествовала еще одна веская причина: супруги Синявские и Максимов, как известно, резко отрицательно отнеслись к обстрелу Верховного совета в Москве 3–4 октября 1993 года, не приняли официальной версии событий и позиции, занятой Б. Н. Ельциным. В «Независимой газете» от 16 октября 1993 года П. Егидес, В. Максимов и А. Синявский выступили со статьей «Под сень надежную закона…», пафос которой в тот исторический момент либерально-демократическая общественность совсем не разделяла. Синявский и Максимов вновь оказались диссидентами и оставались ими теперь уже до конца своих дней.

Елизавета Шарыгина (Москва) ИСТОРИЯ ОДНОЙ МИСТИФИКАЦИИ

Бытование литературной эпиграммы часто сопровождается «нештатными» ситуациями. То и дело происходят недоразумения с авторством, анонимные миниатюры приписываются известным поэтам, а авторские живут в устной передаче в качестве «безымянных». Возникают разночтения по поводу адресатов эпиграмм. Сами тексты их подвергаются различным трансформациям и искажениям. А нередко эпиграмма остается в рукописи и становится неизвестной литературному миру до тех пор, пока ее не извлечет оттуда дотошный архивист.

За эпиграммой часто стоит какая-то история, интересная не менее, чем самый текст малого стихотворного произведения. Эпиграммы неоднократно оказывались в центре исследовательского внимания Н. А. Богомолова[1541], всякий раз становясь важным историко-литературным материалом.