Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

В переводе пушкинской эпиграммы «Покойник Клит в раю не будет…» автор возвращает целые фрагменты из первоисточника: «Dieu veuille oublier ses péchés / Comme en ce monde on les oublie» (Алексис Пирон) – «Пусть Бог дела его забудет, / Как свет забыл его стихи!» (Пушкин) – «Dieu veuille oublier ce maudit, / Comme nous oublions ses vers» (пер. Л. Робеля).

Переводы Л. Робеля отличает удивительная органичность, что отмечено Е. Г. Эткиндом. В статье «Метапереводы Пушкина» он пишет о своем впечатлении от переведенных Робелем пушкинских элегий:

…когда текст вернулся на французскую почву, он оказался как бы среднеарифметическим посланием среди французских épitres, каким он и должен быть. В этом одна из трагических особенностей возвращения пушкинских – переведенных с французского или как бы восстановленных по-русски с французского – жанров, когда Пушкин «возвращается» на французский, он – иногда (к счастью, не всегда) «обыкновенится». То же, что сказано о посланиях, можно повторить и о жанрах элегии, в частности о воспроизведении типизированных элегий Андре Шенье, а также басен, эпиграмм, мадригалов и даже од[1545].

Однако именно тщательность и выверенность представленных в антологии переводов демонстрирует, что это исследовательское «к счастью, не всегда» в применении к лучшим образцам русской эпиграммы теряет актуальность. Жанровое своеобразие не сводится к заимствованиям – более пристальное изучение особенностей русской эпиграммы впереди.

Авторское послесловие к подборке завершается неожиданным образом:

Je terminaerai ce bref parcours par une épigramme due à un certain Levon Robélian (?), selon toute vraisemlance traducteur de la poésie russe en arménien (à moins que ce ne soit l’inverse):

Il eût fallu pour qu’enfin tu crusses
poète qu’il ecrivît des verses russes;
on ne peut prétendre étant traducteur
changer ainsi sans pudeur de vecteur[1546]

.

Ясно, что «Левон Робелян» – это вариация имени Леона Робеля, который и является автором этой эпиграммы. Ее адресат – не конкретное лицо, а переводчик как таковой. Суть эпиграммы – добродушная насмешка над переводчиками поэзии; в этом смысле она и иронична, и самоиронична. Конечно, в дословном переводе эпиграмматическая соль теряется. Может быть, по прочтении этой заметки найдется профессиональный стихотворец, который переложит это четверостишие по-русски.

Для усиления мистификационного эффекта Робель дает к этому пассажу квазиакадемическую сноску:

Malgré des recherches opiniâtres dans les plus vénérables bibliotèques, et malgré des importuniteés réitérées auprès des meilleueres spécialistes de l’ancien et du nouveau monde, – toutes choses qui, parce qu’elles demandent, comme on s’en doute, un temps extrêmement long, n’ont pas peu contribué à retarder la publication de present ouvrage, – l’auteur, a son très vif regret, n’a pas réussi a se procurer le texte originale de cette épigramme. Il prie le lecteur de bien vouloir accepter ses excuses[1547].

Принимая предложенную автором мистификации игру, можно в нее включиться и «реконструировать» мифический «оригинальный текст» эпиграммы. А сделать это можно только одним способом: перевести французский текст русскими стихами.

Дмитрий Быков (Москва) НЕЮБИЛЕЙНОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ