Русский моностих: Очерк истории и теории

Раздень меня
до самого скелета.

Римма Чернавина (род. 1949)

[Чернавина 1992, 99]

– реже уходит в подтекст:

Светает, Люська, уходи…

Иван Овчинников (1939–2016)

[Овчинников 1997]

… охапка свежего сена. И меня бы так.

Александр Белых

– в последнем тексте все еще экзотический для русской литературной традиции гомоэротический мотив.

Любовная лирика, не связанная никоим образом с эротическими мотивами, встречается в единичных случаях:

О свойствах страсти

ты всегда рассуждаешь по-детски

Иван Ахметьев

[Ахметьев 2001a, 62]

Денег… на лепесток розы.

Александр Смир (1960–2015)

[Кузьмин 1996, 81]

Пейзажная лирика, отсчет которой в русском моностихе можно вести от Петра Успенского, сравнительно немногочисленна – не только в современной однострочной поэзии, но и в современной поэзии вообще[418]. Самодостаточная картина природы возникает буквально у двух-трех авторов. Павел Грушко (род. 1931) и в своих моностихах близок к сдержанной в эмоциях и выразительных средствах традиции «тихой лирики»:

Январский сад в крахмал по пояс врос.
Глухая предзимняя гласность запруды.

– второй текст осложнен выразительной дистантной (через слово: первое – с третьим, второе – с четвертым) аллитерацией, которая, несмотря на то, что предметом изображения становится скорее звуковая, чем визуальная картина, не мотивирована звукоподражанием, а непосредственно формирует образ неустойчивого, переходного, противоречиво звучащего времени года[419]. Вообще широко понимаемый пейзаж в однострочном тексте часто сочетается с эксплицитными аллитерационными и паронимическими конструкциями:

роса уже приросла

Анастасия Зеленова (род. 1982)

[Зеленова 2015, 136]

– заставляя осторожно предположить, что пейзажный материал в целом видится современным авторам не как визуальный, а как синэстетический[420]. Особенно у Алексея Тимохина (род. 1955) глубокая аллитерация становится доминирующим приемом, усиливающим медитативную сконцентрированность на изображаемом объекте (см. чуть подробнее стр. 332):

Утро

Тихо тает туман.

Сухое дерево

Ветхие ветви висят.

У ряда других поэтов пейзаж или отдельные его элементы так или иначе антропоморфизированы:

солнце лезвие луча точило о ремень реки

Нирмал

[Нирмал 2003, 87]

И на осенней паутине отлетает душа июльских трав…

Александр Масленников (род. 1967)

Здравствуй, тихое помешательство облаков!

Вячеслав Куприянов

Перед рассветом

кровавую луну поспешно туча прикрывает

Ира Новицкая (род. 1946)

Луна

какая нынче! будто жар у ней

Ирина Машинская (род. 1958)

[Машинская 2004, 61]

– в последнем тексте отметим еще оттенок стилизации, связанный с формой «у ней», в современном русском языке просторечной, но вызывающей ассоциации с рядом классических текстов XIX века. Последовательно работает в этом направлении только один автор – Виктор Филин (род. 1939):

Ночной снегопад

Звёзды размножаются отломками лучей.

Малиновый закат

Багровые от слёз, тучи хоронят март.

Белая бабочка на цветке одуванчика

Да, невеста – на славу, да жених – желторот!

Судя по неопубликованному эссе Филина «Так сколько же строчных ипостасей у хайку?», его работе с однострочными текстами положил начало интерес к японской классической поэзии (см. подробнее стр. 321–322). Вообще моностихи, ориентированные на хайку как жанр-прототип (см. выше), закономерно сближаются с пейзажной лирикой и при строго тематической классификации должны были бы включаться в этот же раздел. Иногда сближаются с хайку и натурфилософские моностихи Виктора Лисина:

среди деревьев вода пустила корни

– в которых, однако, сильна идущая от Геннадия Айги апелляция к архетипическим смыслам природных явлений:

внутри пчелы жужжащий снег и сад снегирь

[Лисин 2014a]

мотылек говорит языком пламени

[Лисин 2014b, 182]