Русский Париж

— Вы обманываете. Не верю!

Засмеялся. Снова поерошил пятерней волосы.

— Верно. Я взял в Париже ваш южный адрес у Рауля Пера. Ведь это он вас сюда направил?

Анна шумно выдохнула. Покосилась на детей. Смахнула ладонью с бедра прилипший песок.

— Мы живем в доме его отца. Милейший месье.

Глядела, как Игорь медленно, не стесняясь, раздевается перед ней, и в глазах опять — ужас и радость. Ноги тонули в песке. Аля наконец заметила незнакомого господина — швыряет на песок пиджак, рубаху, брюки. Чемодан из белого песка торчит, как спина черного дельфина.

— Мама-а-а-а! Иго-о-о-рь!

Бросилась, обняла полуголого. Анна покраснела густо, пьяно.

— Аля, как не стыдно! Ведешь себя, как дитя! Ты взрослая девушка!

Аля пригладила волосы, прыгала, дергала локтями — ну просто пляска святого Витта. Нервная какая девчонка. Обрадовалась ему, как родному!

И за руку держит.

— Вы, — чуть не сорвался голос, — вы… есть хотите?.. после дороги… У нас вон, в сумке — помидоры, абрикосы… кенели лионские…

Глаза-ножи. Глаза-клинки. Нет времени. Есть только удары глаз.

— Нет. Я в поезде поел.

Широкие, твердые, прямые плечи. Осанка превосходная. Актер!

«Карьерист», — бесслышно вылепили губы.

Ника катался, веселый поросенок, в песке, вымазался весь, хохотал — смех до неба взвивался. Игорь выпустил Алину руку. Взял Аннину. Крепко, жестко взял. Пальцы сжал. Она чуть не охнула.

— Вы плаваете?

— Да.

Лучше б она не плавала! А почему не соврать?

«О эта правда, вечная правда. За нее и страдаю».

— Ну так идемте! — Опять окинул ее раздевающим, блуждающим взглядом. Руки не выпускал. — Здесь сразу глубоко? Или надо час целый идти, а море — по колено?

— По колено, — усмехнулась. — Вам — да.

Так вместе и подошли к белой бешеной кромке прибоя, держась за руки, и Аля во все глаза глядела — мама стала сразу совсем другой, иной, неведомой.

Волны приняли их. Поплыли. Два человека. Две рыбы. Две щепки в синей соленой вечности. А ветер сегодня. Валы идут, рушатся, пена летит в лицо, залепляет ноздри. Анна отфыркивала соленую, горькую, теплую воду. «И вода-то вкуса слез; ах, море, стихия свободная! Стихия… стихи…»

До слез смешно: здесь, в море, плывя рядом с наглым и красивым чужим, едва знакомым мужчиной, ей захотелось писать — стихи. Опять.

«Он не чужой! Не чужой!»

Все восстало в ней, взбунтовалось.

Бунтовала — против себя.

А он спокойно плыл рядом, и сильные смуглые руки рассекали соленую прозрачную зеленую воду, спина бугрилась, ритмично двигались, вздувались лопатки, напрягались мускулы мощной скульптурной шеи.

«Хороший пловец. Но я от него не отстаю».

Легкое, поджаро-сухое тело Анны не проламывало воду — казалось, реяло над ней.

— Мы далеко уплыли, — Игорь рывком подплыл к ней, его губы смеялись. — А вы быстро плаваете. Со мной так женщины не плавали… никто.

Это «никто» произнес будто: «Я еще никого не любил».

Анна легла на спину, руки вращались, живые лопасти. Потом замерла, отдыхая, и сильная тяжелая, крутая волна плавно подняла ее, потащила вверх, и с гребня Аннино тонкое, рыбье тело соскользнуло в черно-синий прогал между водяными валами.

Снова Игорь настиг. Плыл рядом. Они плыли в открытое море.

«Далеко уплывем — не вернемся».

Мысль обожгла радостью, умалишеньем, последним опьяненьем.

Обернула к нему мокрое лицо. Русые пряди прилипли ко лбу, к щекам.

— Я однажды тонула, — зубы блестели, руки сквозь воду просвечивали, белые рыбы.

— Вы… боитесь смерти?

Подплыл слишком близко. Горячее дыханье — на ее шее, щеках.

— Нет. Она так рядом. Она — это мы.

— Нет. Мы — жизнь.

Мокрая щека — к щеке. Руки переплелись в воде. Он закинул руку за ее шею, всем телом поднырнул под нее, положил всю ее на себя. Так плыли? Сходили с ума? На волнах качались, и пена — белым свадебным ли, погребальным бельем захлестывала, пеленала.

«А если — вместе… сейчас… вот так…»

Губы — на губы. Лицо — на лицо.

Слишком сильная, нестерпимая дрожь последнего желанья.

«Последнего?! Воистину?!»

Анна вырывалась. Билась крупной рыбой. «Не мои сети! Не мои!»

— Зачем вы… — выдохнула в смуглое, скользкое, соленое лицо, пьяная от горечи моря, от сладости чужих мужских губ. — Пустите… дети же…

«Ты же… так вот… с ним… мечтала…»

Отвращенье к себе, к тому, что делает, накатило волной соленой.

Разжал руки. Она отплывала — резкими, ножевыми, истеричными гребками. Прочь. Не надо! Зачем! Все бессмысленно. И это — тоже.

Молча — вместе — голова к голове — плыли до берега.

Игорь плыл и думал: у нее есть дети, а у меня было сто, тысяча баб, и никто не родил мне.

Аля и Ника на берегу сидели тихо, прижавшись друг к другу. Аля обнимала Нику за розовые, обгоревшие на солнце плечи, глядела на мать исподлобья. Это не мать выходила из моря — ожившая древняя каменная рыба, пьяная менада.

Алю ослепили глаза Анны.

Игорь наклонился, извлек из песка витую ракушку, протянул Анне на ладони.

И Анна ударила его по ладони, и ракушка полетела в жаркое небо, в море.

* * *

Зачем он приехал на юг? Зачем — к ней?

Просто — вспомнил о ней, взял да и вспомнил?