Русский Париж

Около гаревой дорожки стоял человек с громоздкой кинокамерой. Он снимал для синема соревнованья. Камера стрекотала, оператор то и дело смахивал пот со лба платком величиной с географическую карту. Заталкивал платок в карман необъятных штанин. Наводил объектив на бегуний.

— Виктор! — Картуш подпрыгнул на скамье. — Она вырывается! Она… вырвалась! Вот она-а-а-а!

Завопил, не сдержав радости. Замахал руками над головой.

И весь стадион, как по команде, встал и закричал: «Мари-Жо-о-о-о! Мари-Жо-о-о-о!»

— Господи, — прошептал Юмашев по-русски, — прости Господи, желтый дом.

Улыбался. Краем глаза следил за увертливым французским воришкой. Ага, обчистил еще одного, потного толстячка в широкополой, вроде как мексиканской, соломенной шляпе. Уноси ноги, парень, покуда цел! Неровен час, поднимут переполох, тогда конец тебе!

Мулатка легко, будто выжидала этот миг, высоко взбрасывая ноги, обогнала воблу-канадку, густогривую бразильянку и немку-мужланку под номером «7» — и теперь бежала впереди. Так легко и красиво бежала — из всех грудей вырвался стон изумленья.

Бежала — будто танцевала!

О да, это танец. Бег — танец. Бег — счастье.

«Она танцует с Богом вдвоем танец победы». Жан-Пьер смеялся в голос, будто рыдал. Юмашев косился на друга, как на сумасшедшего.

До финиша совсем немного. Метров двести. Или уже сто! Немка наддала. Колени в воздухе замелькали. Поднажала и бразильянка. Немка почти настигла Мари-Жо — та оглянулась, почуяла угрозу, расширила шаг. Она опять впереди!

Стадион бесился. Все прыгали и махали руками и флагами. Молодежь свистела в свистки. Оператор бесстрастно снимал происходящее.

До финиша меньше ста метров. Немка впереди! На полкорпуса! Мулатка опять легко обходит ее, будто дразня. Бразильянка делает невероятное усилие и вырывается вперед!

Стадион взревел. Вопль отчаянья.

Тридцать метров до финиша!

Мари-Жо летит стрелой. Нет, это пуля, черная кудрявая пуля. Живая пуля летит, обгоняя всех, опережая время. Она опередила самое себя. Бразильянка превзошла себя, да! Но черная пуля обогнала и ее.

Финиш!

— Мари-Жо-о-о-о-о! Вив ля Фра-а-а-анс!

Стадион захлебнулся в криках восторга.

Обнимались, целовались. Прыгали и скакали! Мари-Жо пробежала, разогнавшись, еще с десяток метров после финиша — и, подняв вверх черные руки, повалилась животом на дорожку, принесшую ей победу. Поцеловала ее.

Игорь, крепко прижимая за пазухой к ребрам украденные кошельки, тоже глядел на лежащую без сил Мари-Жо. «Как бы не умерла девка на радостях».

— Видишь, Жан-Пьер! Все вышло по-твоему! А ты волновался!

Закурил. Дорогая сигарета обжигала угол рта. Картуш хохотал довольно.

— Ну что, наша модель?

— Наша!

Мари-Жо Патрик бежала круг почета по стадиону с флагом Франции в черной руке. Картуш аплодировал стоя.

Камера стрекотала.

На невесть каком ряду наверху амфитеатра черноволосая смуглянка в вызывающе ярком наряде — алый лиф, зеленая юбка, ягодно-красная шляпка с черной вуалью — встала со скамьи, чтобы рассмотреть человека в толпе. Щурилась. Шею тянула. Губы кусала. Узнала его.

Повернулась к спутницам, живо щебечущим девицам.

— Девочки, — весело, холодно бросила. — Не ждите меня! Пока!

Пробиралась сквозь бешено орущую, гудящую толпу.

Неистово плясал и кричал стадион. Мари-Жо пробежала круг победы, знамя Франции выхватили у нее из рук. Фрина Родригес работала корпусом и локтями. Скорее. Он уйдет. Она еще видит его. Вот он!

— Эй! — крикнула, когда голова Игоря, его когда-то роскошный, теперь потрепанный, мятый, будто жеваный пиджак уже близко виднелись.

Она не знала его имени. Не помнила, как в поезде называла его эта… эта… «Ну обернись!» — заклинала.

Он обернулся.

* * *

Кутюрье подошли к золотой мулатке; им не пришлось расталкивать репортеров, судей, восторженную публику — их узнали, все расступались перед ними. Картуш произнес лишь два слова. Потное смуглое лицо озарилось счастливой улыбкой. Улыбка сказала: «Согласна!». А вслух бегунья произнесла: «О, очень интересно, я подумаю».

Картуш и Юмашев вынули визитки. Девушка стояла перед ними в спортивной майке, в коротких шортах, мокрая после отчаянного бега. Мокрые жесткие черные кудри вились, крутились в тугие пружины. Юмашев не сводил глаз с сильных красивых ног. Краска проступила на кофейно-смуглых щеках.

— Это ваш шаг вперед, ваша карьера, — важно сказал Картуш.

Их вежливо оттеснил президент Спортивной лиги Франции: сейчас церемония награждения, позвольте!

Немка стояла в сторонке, кусала бледные губы. Она пришла третьей. Серебряная призерка, бразильянка, завязывала ночь волос в тяжелый узел.

— Я уже придумал, какую коллекцию сделаю на нее, на Мари-Жо, — сказал Юмашев Картушу, когда они вышли из стадиона на горячий ветер площади. — Ночной Каир. Ночи Египта.

— А что, это мысль! Восток, это превосходно! Сделаем на троих грандиозное дефиле. Пирамиды! Индия! Мексика! Япония!

— Ты Азию забыл. Тибет. Гималаи.

— Да, пожалуй. Как назовем?

— Восток есть Восток. Помнишь Киплинга? Но Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись.

Юмашев покусал губы. Понюхал пахнущие табаком пальцы.