Русский Париж

После двух часов пополудни заявился в квартиру мадам Лебро при полном параде. Галстук с поддельной алмазной булавкой, запонки с фальшивыми янтарями. Башмаки вызывающе блестят, натертые не обувным кремом — касторовым маслом. Единственное настоящее — он сам, внутри костюмчика из дешевой лавки месье Грегуара, тут, на набережной, за углом. Мадам Лебро тоже приоделась к аперитиву.

Лев щурился от блеска жемчугов на старой, в жирных дряблых складках шее.

«Как мало человек живет на земле».

— Что любите? Покрепче, помягче?

Лакей уже стоял наготове с откупоренной бутылкой «Перно» в руке.

— Я бы анисовой настойки… немного…

Анис напоминал ему Россию. Здесь, во Франции, анисовую водку делали с лакрицей и карамелью. Иногда немного розовых лепестков добавляли. Восточные услады.

— Мы приготовили вам экран, месье Голова… Голови…

— Просто месье Леон.

— О, отлично, месье Леон! Трудны эти ваши русские имена.

На огромной стене перед ними висел экран из натянутой на рамки простыни. Лакей выключил свет.

— Чемпионат мира по легкой атлетике в Париже. — Лев охрип от волненья.

Уселись в кресла. Проектор застрекотал. Лев вертел пленку, старался. Сам себе киномеханик. Оба не услышали, как в столовую вошел человек. Тихо сел позади матери и человечка в безвкусном костюмишке, пыхтящего над проектором.

Не киножурнал. Не реклама. Не новости. Не игровой фильм. Что это? Странная короткометражная лента. Словно рвется все время. Рваные кадры. Как биенье сердца.

Красивая высокая мулатка, вздергивая высоко колени, бежит.

Серые флаги. Серые облака.

Красивая, явно иностранка, серое пятнистое платье декольте, с подругами в черных и белых шляпках, ест серые вафли.

Серое мороженое лижет мальчонка.

Мужчина, темно-серые волосы, черные глаза, по виду — южанин, проталкивается меж рядов, ловко вытаскивает у граждан из карманов, из сумочек — бумажники.

Черно-белое, дивное, потрясающее кино. Черно-белая жизнь. Цвета нет. О цвете — мечтаешь.

Камера тщательно, бесстрастно следит за красивым лицом вора, за хищными и гибкими повадками. Мать президента ахает:

— Mon Dieu, в нашем доме, у нас на лестнице, я видела этого актера!

— Боюсь, это не актер, мама. Это настоящий вор. Человек из толпы. Если это актер — тогда он гениален. Его надо снимать в фильмах наших лучших режиссеров! Это будущая слава Франции!

Лев обернулся. Обомлел.

— Месье президент…

— Не надо, не надо, — Альбер Лебро махнул рукой, — только без телячьих нежностей!

Элен-Мари поправила кружевной воротничок. Проектор трещал, как гремучая змея.

— О Шарль, ты думаешь о синема… А надо бы думать — о войне! Германия вооружается… Заводы Круппа работают на полную мощность…

Лебро взял из услужливых рук лакея толстую гаванскую сигару. Раскурил. Мадам Лебро обмахивалась японским веером, расписанным тончайшей кисточкой: подарок японского посла в Париже.

— Я француз, мама, и я люблю искусство! Но и спорт тоже люблю! Эта черная наша атлетка, Мари-Жо Патрик, до чего хороша! Как бежала легко! Я узнал ее!

— Черная, ф-ф-ф…

Президент пыхнул сигарой.

— Мама, она защитила честь Франции!

— Попомни мое слово — черные когда-нибудь Францию съедят! И от Парижа не останется ни кусочка…

— Чепуха. Абсурд! Люди должны жить в мире, все!

— Прекраснодушие, мой сын. Хочешь мира — готовься к войне, говаривали наши короли.

— Где вы живете? В Париже? — Лебро обернулся к Головихину.

— Этажом выше, месье президент.

— О! Вы наш сосед!

В огромном аквариуме за спиной королевы-матери медленно плавали китайские пучеглазые красные и золотые рыбки.

«Наш… он-то в президентском особняке, верно, проживает… а к маман, сюда, в гости…»

— Я польщен доверием…

— Жаль, не найдем этого… вора. Какой типаж! Характер!

Лев хрустнул пальцами.

— Он мой сосед. Квартира напротив! Он — русский! Как я!

— А! — весело крикнул Альбер Лебро. — О-ля-ля! Блестяще! А его вы не можете сейчас привести сюда, к мама?

* * *

Они стояли перед президентом — и не верили себе. Не верили глазам, ушам. Чему верить? Душе, что мечется, всю жизнь ища свободы, выхода из клетки тела? Сердцу, что бьется меж ребер?

«Нам, французскому народу, сейчас нужен фильм о герое Франции, павшем на поле брани в мировой войне. О герое Соммы… Вердена! Нам нужен — герой! Такой, что под пулями — знамя поднимет, бросится в атаку!»

Головихин и Игорь стояли навытяжку, как солдаты. Слушали заказ президента. Государственный заказ.

Лев думал: работа безумная, да денег сколько заработаю!

От слова сказанного до дела сделанного — сто, тысяча миль пути.

Игорь не думал ни о чем таком. Стоял ровно, прямо, бодро, грудь колесом. Глазами блестел. Воздух вихрился над головой, странные ароматы, то из прошлого, то ли из будущего, били в ноздри. Кровью пахло; смолой; женскими пряными духами; давно забытым снегом.

Снег! О да. Он вспомнил.

Снегом, свежим снегом, льдом и хвоей чуть, еле слышно, пахло от нее.

От этой дуры мешковатой. Жены Гордона. Поэтессы обтрепанной. Которую он в карты давеча обыграл, сжульничав. Танго с ней, неумелой — ноги все ему отдавила. «А грациозная. Как породистая кобылка». Мысль мелькнула и пропала.