Русский полицейский рассказ)

– Хозяин велел по счету получить и передать, что «поваренок зашел».

Рудой переменился в лице – тревога вспыхнула в его глазах, и он даже слегка побледнел.

– Уходить надо скорей, – шепнул он товарищам, и, быстро расплатившись, они юркнули за палатку, прошли за дом и через небольшую калитку вышли на пустопорожнее место, а оттуда на глухую улицу.

Впрочем, тревога на этот раз оказалась фальшивою – зашел постовой городовой, выпил стаканчик водки и, увидав, что все благополучно, ушел.

II

Хорошо и покойно жилось на своем небольшом хуторе вдове священника, Агафье Ивановне Амивоновой. Дети у нее все примерли, а после смерти мужа ей досталось, кроме полутораста десятин земли и большого дома на селе, тысяч до двадцати денег. Дом Агафья Ивановна сдала, а сама переселилась на хутор и зажила припеваючи, отдавая большую часть земли в аренду и ссужая окрестных жителей деньжонками из заветной шкатулки, прочного и надежного железного ящика, привинченного к полу ее спальни. И потекли обильною струею денежки в шкатулку бережливой старухи.

Хозяйство у Агафьи Ивановны было порядочное, что и вынуждало ее держать работника и работницу. К ним она относилась хорошо, по-божески, но пьянства не допускала и за это самое «художество» и выпроводила старательного Микитку.

– И как это вы не боитесь, Агафья Ивановна, жить так, самой на хуторе, да еще и деньги при себе держать? Ведь не ровен час… – говорили знакомые.

– И что ты, что ты, – махала руками старушка на говорившего, – чур тебя, чур, ишь что выдумал. Да кто таки решится меня, бедную старуху, обидеть, а деньги – так разве они у меня – какие остались крохи после мужа – все добрым людям раздала – так-то.

«А может быть, и впрямь старушке опасаться нечего?» – думали знакомые…

Душный летний день лениво угасал на западе. Длинные тени ложились от всех предметов; все длиннее и длиннее становились они и наконец слились и потонули в надвигавшихся сумерках. На хуторе доили коров, загоняли скот, но прошел еще час, и сумерки сменились ночною тьмою, и все кругом успокоилось. Только через закрытые ставни старухи выползает неяркий бледный свет не то от лампады, не то от свечи. В парусиновом капотике и черном платочке на голове она сидит маленькая, согнувшись на полу у железной шкатулки, и дрожащими костлявыми руками жадно перебирает толстые пачки денег. Бледный, трепещущий свет тоненькой восковой свечи, прилепленной к шкатулке, освещает ее худое, сморщенное лицо с выбившимися из-под платка седыми прядями волос и глазами, то горящими алчным блеском скряги, то вдруг вспыхивающими страхом при всяком незначительном шорохе.

– Без одной двадцать тысяч, – едва слышно шепчет старуха, – теперь, как привезет завтра о. Василий тысячу, надо будет и впрямь в город отвезти, уж очень боязно с ними-то.

И, тихо опустив крышку шкатулки, старуха аккуратно запирает ее на два замка и, прилепив свечку возле образа на столик, начинает молиться…

– Ну что, видели? – словно шелест листьев проносится под окном старухи, в кустах.

– Видели, видели… – шелестит в ответ.

– Ну а теперь что?

– Обождать надо с часок…

Широко раскинувшись на свежем, душистом сене, спит непробудным крепким сном усталый работник среди двора. Снится ему садок вишневый, где «чаривник соловейко щебече свои чудны спивы», яркие девичьи очи так близко, близко от его лица, и жаром пышет молодая грудь… А на завалинке хаты, как убитая, спит работница, и крепок сон молодой, и ничего не видится ей, и ничего не снится. Спит и старик лохматый Полкан. Раскинулся старина – жарко ему в своей шубе теплой, и тоже, видно, что-то грезится старику – повизгивает тихо он и лапами перебирает.

Чу, что это такое?.. Чуткого, хотя и слабого слуха пса коснулся какой-то неясный шум. Пес просыпается и приподнимает голову. Так и есть – кто-то в саду ворочается. С тихим ворчанием встает старик на больные ноги и тихо направляется к саду. Но что это? Знакомый голос кличет его: «Полкан!.. Полканушка!» Узнает по голосу бывшего работника и, радостно взвизгнув, бросается к саду, виляя хвостом. Навстречу к нему выходит знакомый человек, а возле него жмется, поджимая хвост, собака.

Старик приостановился было, но, нюхнув раз, другой воздух, вдруг точно преобразился и, помолодев сразу наполовину, мелким бесом подкатил к «пленительной даме» и самым нахальным образом принялся за ней ухаживать. Что поделаешь – страсть все победила, заглушила собачий долг и совесть, и он, все и вся позабыв на свете, заколесил, сладко повизгивая, возле приятной незнакомки.

Вдруг коварная веревочная петля обвила его шею, и все скрылось перед вечною тьмою; через минуту Полкан был мертв…

– Та ну-бо, Горпиночко, не штовкайся… Чуешь?.. А-я-я?!..

Крик ужаса готов слететь с губ проснувшегося – он сразу приходит в себя, видит три человеческих силуэта около.

– Чого вам?.. Чог…

Но большая сильная рука ложится на его рот, и в то же время он слышит:

– Цыц!.. Молчи!.. Только пикнешь, так тут тебе и смерть, – внятно шепчет какой-то грозный голос.

Обомлел, похолодел от страха работник и весь затрясся от холодного ужаса.

– Вставай, пойдем, – слышит он.