Русский полицейский рассказ)

В доме М-ского полицмейстера полное освещение. Веселый свет, сквозь занавешенные окна, выбивается на улицу, освещает панель и длинную вереницу экипажей. Сегодня именины хозяина. В комнатах душно, хотя все форточки открыты настежь. Гостей много. Некоторые играют в карты, молодежь вертится около дам. В кабинете хозяина, отведенном на сегодня под курительную, сидит компания не примкнувших ни к играющим, ни к дамам: начальник тюрьмы, уездный помощник исправника и толстый, краснощекий господин, помещик здешнего уезда, родственник хозяина дома. Совершенно в стороне стоял, уже пожилой, пристав второй части и не принимал участия в общем разговоре.

– Что вы там стоите, Иван Яковлевич, – обратился помощник исправника к приставу, – о чем мечтаете? Мы вот говорим о последнем столкновении с освободителями, в котором такою геройскою смертью погиб один из лучших наших стражников.

Иван Яковлевич докурил папиросу и подошел к сидевшим.

– Я с ним служил, когда исполнял обязанности пристава первого стана Д-ого уезда, – сказал он.

– Как?! Вы давно его знаете? – спросил помощник пристава.

– Да я же сам и хлопотал об определении его в одну из команд стражником. Раньше он был сотским.

– Вот что, Иван Яковлевич, расскажите вы о нем поподробнее, что это был за человек, нам очень интересно будет послушать и, так сказать, хоть этим помянуть погибшего, – попросил помощник исправника.

Иван Яковлевич стал решительно отказываться, отговариваясь от роли рассказчика, но все, кто был в курительной, так усиленно упрашивали, что, в конце концов, ему пришлось согласиться.

– Я очень плохой рассказчик, предупреждаю, господа, – начал он, – так что прошу не обижаться. Уступаю вашим просьбам и расскажу небольшой случай, вернее характеристику убитого. Прошу внимания. Было это давно. Служил я тогда в одном из уездов нашей губернии становым приставом. Человек я был молодой и все в жизни происходящее, худое ли, хорошее, видел, так сказать, в розовом свете. У каждого из нас бывает такая пора, когда мы в худом находим небольшую долю и хорошего, а хорошее еще более возвышаем и восхваляем, хотя оно, может быть, стоит лишь той оценки, которой оценили более опытные умы. Как раз в такую пору моей жизни я и служил приставом. Стан был большой, густонаселенный, да к тому же в нем еще был расположен завод, так что недостатка в людях не было. Народ был скверный: близость завода действовала пагубно на крестьян, и парни и девки стремились более к тому, чтобы попасть на завод, чем работать дома, – там казалось свободнее и все-таки, по их понятиям, выгоднее. Нельзя сказать, чтобы народ был бедный, – нет, бедняков было совсем мало. Помню, я впервые ехал в стан. Дорога была ужасная, осенняя распутица. Грязь, чуть подмороженная утренним морозом, была уже разъезжена крестьянскими телегами, так что местами колеса чуть не до половины погружались в это месиво, расступавшееся под ними с каким-то чмоканьем; с неба к тому же сыпались колкие замерзшие снежинки и точно иглы кололи лицо. Непривыкший к продолжительной езде, я порядком устал и с нетерпением ожидал того момента, когда доберусь до становой квартиры. Я волновался, мне все казалось, что непременно должна сломаться ось, и я принужден буду сидеть посреди этих оголенных и неприветливых полей и дожидать кого-нибудь, кто бы мог меня довезти. По счастью, этого не случилось, и я благополучно доехал. На крыльцо меня вышел встречать сотский, тогда они еще были. Взглянув на него, я совершенно забыл свою усталость и громко расхохотался. Что это была за рожа. Господи боже мой! Нос его был чем-то запачкан черным, маленькая рыженькая бородка была растрепана и висела какими-то клочьями, к тому же он был толст как хороший откормленный боров и красен как кумач. На мой вопрос, дома ли пристав, он громко, по-солдатски отрапортовал:

– Никак нет-с. В город уехавши, – и, ковыляя на ходу, как утка, отправился к моей лошади, чтобы ввести ее во двор.

Осмотрев помещение квартиры, я вышел на заднее крыльцо, чтобы приказать сотскому поставить самовар. Он деятельно хлопотал около лошади. Я подозвал его к себе. Он подошел и вытянулся, как только позволяла ему его неуклюжая фигура.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Семеном, ваше благородие.

– Ну так вот что, Семен, поставь мне самовар, да нет ли у тебя чего-нибудь закусить, – приказал я.

– Слушаюсь, – и Семен стремительно куда-то исчез.

Через полчаса он внес самовар, яичницу и холодное мясо и вопросительно остановился у двери. Я обернулся к нему.

– Больше ничего не прикажете, ваше благородие? – спросил он.

Мне было ничего больше не надо, и я отпустил его.