Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование

Выскажем предположение, что Лесков подчиняет поступки Аркадия и Любы литературным поведенческим стереотипам, не только следуя логике жизни (срастание актера с персонажами – естественно), но и вступая в диалог с вполне конкретными художественными произведениями. Один из претекстов рассказа по целому ряду причин представляется довольно очевидным.

«Тупейный художник» – своеобразный отклик на повесть А. И. Герцена «Сорока-воровка», опубликованную более чем за тридцать лет до лесковского рассказа, в 1848 году, в некрасовском «Современнике». В центре повести актриса из того же крепостного театра графа Каменского, что и Любовь Онисимовна, здесь также специально обсуждается влияние на поведение крепостных актеров тех ролей, которые им приходится играть, наконец, в центре «Сороки-воровки» также стоит проблема страшных последствий крепостной зависимости крестьян.

Вопрос, с которого начинается разговор собеседников в «Сороке-воровке»: отчего на русской сцене хороших актрис нет, «а танцовщиц много». Герои объясняют это рабским положением «славянской женщины» в обществе. Основная коллизия повести связана с историей крепостной актрисы, Анеты, которой домогается владелец театра граф Скалинский[1090]. Но Анета, в отличие от Любови Онисимовны, имеет возможность отказать графу, хоть и подвергается после этого гонениям.

Именно граф Скалинский, обращаясь к рассказчику истории Анеты, не названному по имени актеру[1091], формулирует мысль о влиянии театральных ролей на поведение крепостных актеров в обычной жизни: «Вы так привыкаете играть разных царей, вельмож, что и за кулисами остаются такие замашки»[1092]. Он же с негодованием напоминает Анете: «Я тебя научу забываться! Кому смеешь говорить! Я, дескать, актриса, нет, ты моя крепостная девка, а не актриса…»[1093]

В финале повести А. И. Герцена задается вопрос: «Все так, – сказал, вставая, славянин, – но зачем она не обвенчалась тайно?..»

Лесков развивает заявленный Герценом мотив чувства собственного достоинства крепостных, пробужденного игрой на сцене, а вместе с тем отвечает на заданный в конце повести Герцена вопрос и показывает, каков, по его мнению, неизбежный исход тайного венчания крепостных актеров.

3

Очевидно также, что на формирование замысла рассказа и образов героев на Лескова повлияла не только повесть Герцена, но и опубликованные мемуары о театре графа Каменского – в первую очередь, воспоминания орловского писателя Владимира Петровича Бурнашева, напечатавшего их под псевдонимом Гурий Эртаулов[1094]. Лесков их почти наверняка читал: он был лично знаком с их автором, пытался помочь ему, когда тот болел и нуждался[1095]. И его, конечно же, занимала затронутая Бурнашевым орловская театральная тема.

После смерти Бурнашева Лесков опубликовал полный сочувствия к покойному очерк его памяти[1096], где обильно цитировал автобиографические записки, оставленные ему Бурнашевым, в которых упоминался между прочим и очерк Бурнашева о театре графа Каменского в журнале «Дело»: Лесков указывал, что эта работа «имела успех и была цитирована многими газетами»[1097].

В мемуарном очерке В. П. Бурнашева содержится воспоминание о крепостном парикмахере, играющем в театре всех любовников. Правда, парикмахер Бурнашева вовсе не столь миловиден, как возлюбленный Любови Онисимовны:

Всего же чаще заставал у Анатолия Ипполитовича драматического героя и первого любовника везде и во всем, то есть и в операх, и в драмах, и в комедиях, и в водевилях, долгоносого с крохотными усиками и с огромным в виде звериной пасти ртом, украшенным длинными зубами, – парикмахера Миняева, зазубривавшего роли вполне безукоризненно. Но этим и заключались все его сценические достоинства. Этот Миняев был уморителен на сцене всеми своими жестами, из которых прикладывание к груди скомканного носового платка был особенно рельефен и вполне у него стереотипен ‹…›[1098].

Мемуарист замечает, что выражать чувство не иначе, как при содействии платка, было приказано актеру помещиком-драматургом, вследствие чего «левая рука с платком должна была стучать в грудь, правая же или махать по воздуху, или сжиматься и разжиматься, или ухватываться как бы судорожно за тупей весьма хохлатый, тщательно завитый одним из его же парикмахерских учеником, ламповщиком Мишуткой ‹…›»[1099].