Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина

— Молодец или сумасшедший, — продолжал Барский, — но забот у Всемирного совета прибавилось. Что делать? Депортировать насильно нельзя по конституции, которая гарантировала каждому человеку свободу местожительства. Оставить — тоже нельзя.

— То-то, голубчики! — воскликнул священник. — Заговорила совесть!

— Да не в совести дело! — вдруг рассердился Лев Сергеевич. — Повторяю, тут дело именно в разрушении идеала. Если кто-то добровольно хочет страдать, значит, абсолютное счастье — только один из вариантов жизни. Значит, есть возможность выбора между счастьем и страданием. «Боевой союз» из кучки нелегальных мстителей превратился в солидную политическую партию, которая требовала квоты во Всемирном совете. Они ставили вопросы. Почему, если, согласно конституции, всякий человек имеет право на свободный выбор места жительства, молодых добровольцев не пускают в Лэндландию? Почему, если в мире отсутствуют границы, граница с Лэндландией строго охраняется? Не пора ли переименовать принцип мирового устройства из абсолютного счастья в относительное счастье?

Но вот что странно… «Лэндландская проблема» не только не поколебала системы мирового социализма, но, напротив, укрепила ее. Люди как будто очнулись от золотого сна и стали более нервными, деятельными, ответственными. Молодежь молодежью, но основная часть населения понимала, что счастье — это хорошо, а страдание — плохо. На примере последнего страдальца они воспитывали детей, рассказывая ужасы о том, что бывает с человеком, который отказался от абсолютного счастья. Последний лэндландец все-таки стал героем, хотя и своеобразным. О нем были написаны сотни романов и пьес. Он стал главным персонажем фильмов и комиксов.

— Позвольте, — удивился Джон, — во времена Достоевского не было фильмов и комиксов.

— И у Сорнякова не было, — признался Барский. — Это я от себя придумал. Но смысл рассказа от этого не страдает. Итак, Всемирный совет, как гарант всеобщего счастья, даже сумел извлечь из «лэндландской проблемы» немалые выгоды, получая дополнительное финансирование под свои проекты и расширяя состав своих членов. Под эгидой Совета «лэндландская проблема» обсуждалась на многочисленных симпозиумах и конференциях, за ее окончательное решение был объявлен фантастический денежный приз. Это послужило стимулом развития гуманитарных наук.

— Негодяи! — возмутился Петр Иванович. — Кому война, кому мать родна!

— Словом, все шло замечательно, как вдруг…

— Помер страдалец?! — воскликнул Чикомасов.

— Хуже… То есть я хочу сказать — для вас хуже, Петр Иванович. Однажды разведчики сообщили, что последний страдалец согласился на переезд.

— Уп-с-с! — разочарованно свистнул священник.

— Да, согласился. Всемирный совет обрадовался. Он приказал доставить последнего страдальца в герметичном контейнере в столицу мирового сообщества. Его тщательно обследовали медики, психологи и выяснили, что никакой опасности для людей он не представляет. Как и было обещано, его объявили героем, положили огромную пенсию, дали роскошные апартаменты и стали внимательно за ним наблюдать. Но в поведении его не было ничего интересного. Он обленился, растолстел и оказался вздорным и капризным человечком. Он требовал себе новых и новых привилегий, противно жаловался на жизнь и рассказывал, как мучился в своей Лэндландии. В конце концов он всем надоел, и когда умер, все вздохнули с облегчением.

Барский замолчал.

— Это все? — мрачно спросил Чикомасов.

— Почти. Дело в том, что спустя несколько лет система мирового счастья сыграла в ящик. По всей земле опять вспыхнули войны, революции, начался кровавый передел территорий. И началось это, между прочим, с того, что все бросились осваивать огромную Лэндландию, которая вдруг оказалась свободной от смертоносных лучей. Они исчезли так же непостижимо, как появились. В пустой стране все ожило, зазеленело. Ее ничейные природные ресурсы стали притягивать захватчиков, которых, как всегда, оказалось слишком много. Финита ля комедиа.

— Лев Сергеевич, — серьезно спросил Джон, — этот рассказ вы сами сочинили?

— Нет, это Сорнякова фантазия. Я лишь приделал ей конец.

— Так я и подумал. И смысл вашей сказочки такой: не будет России — и ничего не будет. Весь мир с ума сойдет.

— Не знаю, — пожал плечами Лев Сергеевич. — Вы глобально поняли мою мысль. Мир без России, может быть, проживет. Но вы, Джонушка, точно с ума сойдете. В вас идет непрерывная борьба. Это вы с Россией в душе боретесь, со своим «внутренним русским».

Половинкин молчал.

Глава восемнадцатая Конец русской литературы

Дорофеев появился с оскорбленным выражением на бескровном лице.

— Вот они где! — ворчал он. — Все их ждут, без них ничего не начинается!

— Кто это все? — с недовольством спросил Барский.

— Дульцинея Перуанская с Марленом Коралловым! Вообразите, любезно приняли мое личное приглашение! И такая простая баба оказалась — это что-то! Мы с ней уже на «ты»!

— Кто эта Перуанская? — спросил Джон Барского.