Русский романс. Неизвестное об известном

Михаил Иванович Глинка – «злой гений» Верстовского

Конечно, Верстовский не мог не знать «Моцарта и Сальери». Если даже Пушкин и не показывал ему то, что написал во время той самой болдинской осени 1830 года, то год спустя трагедия была напечатана в альманахе «Северные цветы». С какими чувствами читал – в разные годы – Верстовский вот эти слова из первого явления:

– О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений – не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан
– А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?..

И совсем уж про себя добавить – это уже вослед не Пушкину, а Римскому-Корсакову: «О Глинка, Глинка!» Не без основания: склонность молодого Глинки к праздным гуляниям и к прекрасному полу была всем известна…

Конечно, Верстовский никоим образом Глинку не травил, ни в переносном, ни тем более в прямом смысле слова. Даже наоборот – в переписке Верстовского не раз встречаются комплименты в адрес автора «Жизни за Царя». Глинка, кстати, вёл себя в отношении своего главного конкурента, в общем, безупречно: резких оценок себе публично не позволял, да и в переписке Глинки фамилия Верстовского встречается всего один(!) раз, да и то в сугубо нейтральном контексте.

Но относительно Верстовского не стоит обольщаться. Такой уж был у него характер – конкурентов он, что называется, на дух не переносил. Даргомыжского он вообще как бы не замечал. Разумеется, как профессионал он не мог не оценить и его, и Глинку по достоинству. Но по мере подъёма по служебной лестнице – а умер Верстовский в генеральском чине, действительным статским советником – его, судя по всему, всё больше одолевали и эгоизм, и зависть, и тщеславие…

Вот Верстовский пишет князю Владимиру Одоевскому, и его, что называется, прорывает: «Я первый обожатель прекраснейшего таланта Глинки, но не хочу и не могу уступить права первенства! (курсив мой – Л. К.) Правда, что ни в одной из моих опер нет торжественных маршей, польских мазурок, но есть неотъемлемые достоинства, приобретаемые большой практикой и знанием оркестра. Нет ориториального (так в оригинале – Л. К.) – нет лирического – да это ли нужно в опере… в театр ходят не богу молиться!»

Но дело тут даже не в этих вполне понятных, хотя и не лучших, человеческих чувствах. Слишком уж Верстовский с Глинкой были не похожи друг на друга.

У Глинки в «Жизни за Царя» уроки, усвоенные им в Италии, слышны буквально в каждом такте. Оперы же Верстовского с их водевильно-куплетной и романсово-песенной могли родиться на только русской почве. Что считал главным в опере Верстовский? Легко запоминаемую даже неподготовленным слушателем мелодию. Простую, доходчивую песню. Удалую пляску – можно русскую же, можно цыганскую. Русская песенная опера? Можно сказать и так. Даже с элементами мистерии, поскольку можно, и даже желательно добавить разные театральные чудеса – всевозможные грозы, бури, хоры и пляски духов, нечистой силы и прочее в том же роде.

Именно таковы и «русский Фауст» – «Пан Твардовский», которого в своё время тот же Одоевский назвал первой русской оперой, и «Вадим», и «Тоска по родине», и «Громобой», и, конечно, неувядаемая и казавшаяся вечной на московской сцене «Аскольдова могила» (которая в северной столице, равно как и глинкинская «Жизнь за Царя», в Москве поначалу имела весьма сомнительный успех). Музыка же Глинки казалась Верстовскому слишком уж «учёной» и для простого человека мало доступной.

Кстати, любители сопоставлять все и вся могут сравнить одни и те же тексты в музыкальной интерпретации Верстовского и Глинки – «Ложится в поле мрак ночной» на стихи Пушкина. Верстовский написал на них романс (в ютубе легко найти запись замечательной русской певицы Елены Клементьевны Катульской), Глинка – персидский хор, открывающий третий акт оперы «Руслан и Людмила». (Можно пойти и дальше: сравнить романс Верстовского «Слыхали ль вы» на стихи того же Пушкина, который с успехом исполняла Полина Виардо, и дуэт Ольги и Татьяны из первой картины «Онегина»).

«Но ужель он прав – и я не гений?»