Русский с «Титаника»

– А смысл? – слюняво улыбнулся купец первой гильдии. – В каюте меня ждут две бутылки бренди и я тф… тфердо намерен с ними разделаться уже сегодня! А зачем я пью? Затем, что боюсь, милостивый государь, я боюсь… Я всего лишь еврей из мелкого провинциального кагала, но евреи выживают уже две тысячи лет в рассеянии среди народов, их ненавидящих, и сколько тех народов они пережили? А все потому, что научились чувствовать плохое… Я чувствую плохое. Так что с Нольде? Может, его вообще нет на корабле? Может, его уволокли диббуки[28], которых он все пытался призвать… Штучками, от которых бы сам рав Йегуда бен Бецалель, создавший Голема, умер бы второй раз от зависти! Ему было мало того золота, он хотел еще власти… С помощью этих штучек Нольде думал не только разбогатеть, но и стать со временем, только не смейтесь, тайным повелителем России, а возможно, и не ее одной… Не смейтесь! – повторил он. – Отто Оттович иногда был разговорчив, когда курил кальян со своими порошками.

Черт побери! Юрий вновь подавил желание вскочить и вытолкать взашей болтливого пьяницу. Что он несет? «Диббуки» какие-то, Голем. Но ведь по всему видать, Бонивур знает больше, чем говорит. А что, если… Может, он-то и пырнул барона, чтобы поживиться золотишком, и сейчас лихорадочно создает себе алиби – образ жалкого трусливого пьяницы? Смешно? Но это объясняло бы все, до орудия убийства включительно. Схватил, что попалось под руку, и ударил в спину.

– Юрий, – тихо и проникновенно выговорил Бонивур меж тем. – Скажите, если что-то случится, я могу рассчитывать на вашу помощь? Поверьте, Бонивур умеет быть благодарным.

«И Шмульц тоже так думал!» – осклабился про себя Ростовцев.

– Извините, милостивый государь, я не могу помочь, если не знаю, в чем собственно дело, – хмуро бросил Ростовцев вслух. – Может быть, мы поговорим позже, когда вы несколько придете в себя и расскажете все с самого начала?

– С самого начала? – покачал Бонивур головой. – Хорошо, извольте, с самого начала. Моя семья – нищие евреи из нищего местечка в Принямунском уезде. Девять детей, гнилая халупа… И бедность жутчайшая кругом! Да, у нас в местечке богатым считался лавочник Йосиф, он мог есть по субботам щуку. Мой отец и его братья, дядя Фима и дядя Борух, таскали контрабандный товар, натягивая нос царской казне. У нас половина мужчин этим занималась. Льежские кружева, швейцарские часы, лионские шелковые дамские панталошки, разные немецкие лекарства, чтобы солидные господа могли спокойно залечивать свой триппер… Таскали венгерский и итальянский табак, а матушка в чулане с сестрам клеили на него фальшивые бандерольки акцизного ведомства. Носили спирт, его сбывали шинкарям. Чего только не таскали, даже похабные журнальчики из Парижа! Кто побогаче, навьючивал на лошадок. Вы бы видели тех кляч! А моя родня – на себя. За все с нами рассчитывались люди Лайзаря Вейцлера или еще кого-то, они и увозили все добро на продажу. И хорошо, если нам доставалась пятая часть цены… Раз в два-три месяца к нам врывался становой пристав Стефанович со своими архаровцами, переворачивал все кверху дном, колотил посуду, вспарывал тюфяки, грозился всех порубать своей полицейской «селедкой», а если что-то находил – бил морду моему бедному папеле и волок его в кутузку. Тогда мама доставала из захоронок червонцы, шла по родным и соседям и выкупала отца своих детей. Бывало, что потом мы даже хлеба досыта не ели неделями… Теперь уже мне кажется, что мы работали на одного Стефановича.

А потом… потом пограничники застрелили дядю Боруха. Как раз незадолго до того контрабандисты-поляки из шайки Кривого Яся убили фельдфебеля и двух солдат, и «зеленые погоны» натурально озверели… А мой отец, тащивший умиравшего брата на себе, был схвачен и угодил на каторгу оттого, что при нем нашли старый револьвер… И я начал носить на горбу товары по тем чертовым мазурским лесам и трясинам, чтоб моя матушка и сестры не умерли с голоду. Тогда-то и появился Нольде…

– Нольде??? – изумился Юрий.