Русский щит

Думать епископу Митрофану за долгую жизнь пришлось немало, и не только о церковных делах. Хоть и пастырь он духовный, о душах людских заботиться призванный, но душа-то в живом теле обитает, а тело — в миру земном, греховном. Переплеталось поэтому в мыслях епископа божественное с земным, и трудно было отделить одно от другого…

Двадцать лет назад Митрофан, тогда еще только игумен Рождественского монастыря, связал свою судьбу с судьбой князя Юрия Всеволодовича, тоже еще не великого князя, а так — просто князя среди князей, ни особым умом не отмеченного, ни отвагой. В тяжелые времена связал, после злосчастной битвы при Липице, когда выдворили соперники Юрия Всеволодовича в древний, но оскудевший град Суздаль. Зачастил Митрофан в Суздаль к обиженному князю, пока не убедил Юрия Всеволодовича: во всем можно положиться на него, рождественского игумена — не изменит!

Далеко загадывал Митрофан, и оказалось, что загадывал верно. Повернулось колесо счастья. Стал подниматься князь Юрий Всеволодович, а вместе с ним — и духовник его Митрофан. Не забыл князь, кто поддержал его в беде, когда даже многие близкие друзья отвернулись, забыли дорогу к его двору. Утвердившись на великокняжеском столе, Юрий Всеволодович приблизил Митрофана, вручил ему епископский посох и власть над всей владимирской церковью. И — не ошибся. Вскоре случилась ссора с братом, князем Ярославом Всеволодовичем. Подговорил князь Ярослав на усобицу племянников Юрия — Василька, Всеволода и Владимира Константиновичей, начали они собирать войско. Но вмешался Митрофан, смирил крамольников своею епископскою властью, заставил крест целовать на верность великому князю. И был вместо усобной рати — пир на епископском подворье…

Много пожалований сверх обычной церковной десятины получил тогда епископ Митрофан. Но дороже всех богатств были для него княжеские слова: «Без тебя, владыка, не стоять великому княжеству Владимирскому! Будь отцом мне и советчиком!»

Дальновиден и осторожен был епископ Митрофан: не вознесся гордой головой, не стал гнуть под себя церковных и мирских людей, не глумился над побежденными. Крепко запомнил горькую судьбу епископа ростовского Федора, который губил многих людей напрасно, не по делу. Роптали люди на злодейства Федоровы: кому слуги его бороды вырывали, кому очи выжигали, а иных распинали на стене, доискиваясь утаенного богатства… Зело грозен был для всех епископ Федор, а чем кончил? Возгордившись совсем уж непомерно, поднял голос против самого самовластца владимирского, князя Андрея Боголюбского. И заковали Федора в железа, повезли в Киев на митрополичий суд, будто простого татя. Вырезали язык Федору, правую руку отсекли, глаза выжгли и бросили в темный поруб — помирать в муках…

А Митрофан уже одиннадцатый год в епископах ходит, и ропота на него нет. Людей не утесняет без меры, с князем дружен. Уразумел раз и навсегда: без сильного князя нет крепкой церкви, кого крестом, а кого и мечом вразумлять надобно…

Обо всем было думано-передумано в тихие ночные часы.

Ночами епископ Митрофан обычно допускал до себя только чернеца Арефу, доверенного управителя. Арефа докладывал дела без лукавства, без утайки, а при случае и совет хороший мог дать: хитер был управитель, многоопытен.

От сводчатых стен епископской горницы веяло покоем. Потрескивали свечи в высоких поставцах. Тускло мерцали лампады, многократно повторяясь в драгоценных камнях на окладах икон. Арефа, водя крючковатым пальцем по пергаменту, читал:

— Из Суздаля пишут: «Боярин Остромир, образ божьей матери во сне узрев, просветлел духом и кланяется святой богородице владимирской вотчинкой своей, а в вотчине сельцо, да три деревеньки, да рыбные ловли осетровые, да луг заливной, а на том лугу два ста копен сена…»

— Благослови боярина за богоугодное дело. Да немедля писцов пошли, чтоб вотчину дареную переписать…

— Из Ростова пишут, что некий Василь, прозвищем Молза, челом бьет о поставлении дьяконом в церковь Успенья. А о том Василе известно стало, что был в прошлые годы в воровстве замечен…

— Что сам мыслишь по сему делу, Арефа?

Арефа помолчал, сказал осторожно:

— О сем, владыка, до меня измыслили. Если человек попался на воровстве явно, то недостоин быть дьяконом, а если украдет, но воровство в тайне останется, то достоин… О Молзином же воровстве немногим только ведомо…

Заметив нерешительность епископа, Арефа добавил:

— Василь Молза зело громогласен и в книжном учении разумеет, владыка.

— Если знает книжную мудрость, грех ему простим. Пусть послужит церкви, искупит грех свой.

— Из Костромы пишут… — начал Арефа.

Негромко скрипнула дверь. В келью бесплотной тенью проскользнул отрок-послушник, склонился к епископу:

— Владыка, великий князь пожаловал.

— Зови!

Почти тотчас в дверях показался Юрий Всеволодович. Епископ жестом отпустил Арефу, тяжело поднялся, благословил великого князя.

Юрий Всеволодович устало опустился на скамью, закрыл глаза.