Русский штык на чужой войне

Последние служили предметом насмешек и издевательств, которые иногда переходили все границы. Я сам не люблю евреев, в особенности после первых лет Русской революции, в которой они играли весьма некрасивую, предательскую и пагубную для России роль, но все же я должен сказать, что эти действия поляков против них были явно чрезмерными. Они задевали не только чувства человеческого достоинства, но и религиозные. Все это впоследствии сказалось: при первом удобном случае евреи перебежали к большевикам.

Русские, хотя и имели нравственное право относиться к евреям враждебно, они все же не издевались над ними, как это делали поляки. Евреи старались держаться поближе к русским, чтобы спасти себя от издевательств. Однако это им не помогало.

Эти евреи еще при Николае II служили в русском кавалерийском полку и с большой любовью вспоминали это время.

Пробыв несколько дней в эскадроне, я успел присмотреться к порядкам и жизни польских улан. Оказалось, что вахмистр «Дядя Миша» являлся первым лицом в эскадроне. Его боится не только весь эскадрон, но даже и младшие офицеры.

Сам командир эскадрона прислушивался к его советам. Вахмистр говорил по-польски скверно, но зато бранился по-русски, и это великолепно действовало на подчиненных. Очень многие поляки бранились только по-русски. Видимо, русская матерная брань красочнее и сочнее польской ругани и умиротворяющим образом действует на разъяренную душу.

На второй день после моего поступления в Уланский полк эскадрон должен был отправиться на строевые занятия. Горнист проиграл седловку. Я вывел своего коня, но никак не мог справиться с седлом. Вахмистр, видя мою беспомощность, приказал оседлать мне коня.

Раздалась команда: «Садись!» Я не мог взобраться на коня и меня на него подсадили. Стремена были слишком низкими для меня и я не доставал до них ногами. Пришлось вставлять их в ремешки.

Мы должны были проехать через весь город к Инженерному училищу. На Крещатике была подана команда: «Рысью, марш!» Я бросил поводья и ухватился за голову лошади, которая часто выбегала из строя и выносила меня на тротуар. Весь эскадрон, видя этот комичный номер, хохотал во все лопатки.

Когда приехали на плац, где должны были проводиться занятия, вахмистр Дядя Миша подошел ко мне и сказал: «Слезай с коня и смотри, как мы будем заниматься».

Я с радостью исполнил его приказание.

После занятий он сказал мне, что меня будут учить верховой езде, и назначил моим учителем одного русского унтер-офицера. С тех пор начались мои муки. Я часто падал с лошади, и все мое тело было в синяках. Ко всему этому присоединились насмешки улан, часто подтрунивавших надо мной и копировавших мою езду на лошади.

Однако недели через две я умел уже сносно ездить верхом. Это было очень кстати, так как вскоре мне пришлось понюхать пороху и я не знаю, что бы я делал, если бы не умел держаться на лошади.

Стрелять из карабина меня так и не научили, и только уже во время отступления из Киева Дядя Миша научил меня с ним обращаться.

Отношения улан, русских и поляков, были прекрасными. Не раз вместе мы выпивали по киевским кабакам и трактирам, ходили в театры и кинематографы – вход для военных был бесплатный.

Утром нам давали большую кружку черного кофе и половину немецкого хлеба, грамм 300. Обед всегда был из двух блюд. Часто варили американские красную фасоль и консервы. Видимо, американцы навезли этих продуктов в Польшу видимо-невидимо. На ужин давали консервы и черный кофе.

Кормили нас довольно прилично, и по тем голодным временам не все киевляне могли мечтать о таком обеде. Не случайно, что часто перед нашими казармами толпились голодные русские дети и уланы давали им остатки пищи.

Гимназисты и гимназистки младших классов, оборванные и босые, толпились перед нами и просили есть. Постепенно надвигался голод…

В это время уже поползли слухи о прорыве Буденного возле Триполья. Польская марка в результате сильно понизилась на местной бирже, и торговцы просили платить им советскими кредитками.

Украинских карбованцев они совсем не хотели брать, что вызывало частые столкновения местных жителей с петлюровцами. Последние были страшно возмущены этим, что нередко у дверей полицейского участка можно было видеть двоих-троих гайдамаков и целую толпу торговок, привлеченных к ответственности за нежелание принимать карбованцы.

Между тем в это время стал тайком эвакуироваться Красный Крест и другие польские учреждения. Ночью на вокзал уходили фургоны, где грузили лазаретное имущество и раненых.

Город был объявлен на военном положении, и по нему курсировали бесчисленные патрули. Жители недоумевали и не хотели верить слухам о победах советских войск. Польские же и украинские газеты ничего не писали о своих неудачах.

7 июня наш эскадрон, как и прежде, отправился к Константиновскому училищу на занятия. Не успел он выстроиться на плацу, как вдруг по зданию училища неприятель открыл артиллерийскую стрельбу. Очевидно, батареи большевиков стояли где-то за Днепром и били по городу. Почему и как – никто не знал.