Русский штык на чужой войне

Мы не застали на старом месте командира полка – он находился в это время с двумя другими (I и III) эскадронами у Кадетского корпуса. Их уланы спешились и громили еврейские лавки.

Между тем обозы все шли и шли.

Командир полка, генерал Сикорский, бывший русский офицер императорской кавалерии, приказал нашему эскадрону прикрывать их и оставаться в Киеве до тех пор, пока последняя повозка не выедет из него.

Мы заехали в несколько дворов, ослабили подпруги и стали наблюдать за происходящим. Было видно, как отходили со станции поезда к Посту Волынскому (в то время первая станция на выезде из Киева в западном направлении. – Ред.). Очевидно, она еще находилась в руках поляков.

В это время на Еврейском базаре вспыхнула стрельба: оказалось, что десятка два хулиганов стали грабить магазины и рундуки. В ответ на это торговцы сорганизовались, вооружились и стали защищать своё добро.

Между грабителями и самоохраной завязалась перестрелка. Уланы 1-го эскадрона моментально разогнали хулиганов, из которых десятка два были зарублены.

Наконец, обозы кончились, вслед за ними потянулись городские извозчики с запоздавшими беженцами, спешившими в Святошино.

На Бибиковском бульваре стояла польская двухорудийная батарея, иногда открывавшая огонь. Происходило это тогда, когда на улицах Киева, оставленных поляками, замечалось какое-то движение.

Вскоре они совсем опустели и мимо нас проехали последние подводы, но мы все еще продолжали стоять на месте.

Наконец, стоявшая на Бибиковском бульваре батарея снялась с передков и двинулась из города. Вслед за ней тронулись и мы. Шли к Святошино через Борщаговку.

Мы выслали вперед, вправо и влево дозоры и разъезды по улицам. Когда уезжали последние всадники, то из окон, чердаков и из дворов захлопали недружные выстрелы, неприятно подействовавшие на наши нервы.

Мы ехали шагом, так как впереди нас была многоверстная колонна повозок. Отступление происходило в полном порядке.

У Поста Волынского и под самим городом был дым – это продолжала гореть 4-я Киевская гимназия. Где-то, по-видимому над Крещатиком, рвались шрапнели.

Настроение у всех было подавленное. Командир полка волновался, часто собирал начальников эскадронов и о чем-то с ними совещался.

Уланы ехали молча, почти не разговаривая друг с другом. Только вахмистр Дядя Миша покрикивал: «Четвертый взвод, подтянись! Почему раскисли? Бабы, а не уланы!..» И все это он сопровождал бранью.

Наконец, мы переехали железную дорогу и пришли в Борщаговку, где скопилось на ночлег много обозов. Командир полка приказал уланам 2-го эскадрона выгнать всех обозников: «Пускай едут дальше, теперь не время отдыхать. Нужно уходить, так как положение серьезное».

Действительно, четко определенного фронта не было, связь между подразделениями и командованием отсутствовала, а выстрелы гремели со всех сторон.

Обозники не хотели уходить, и нам едва не пришлось пустить в ход приклады, чтобы их выгнать из деревни. После этого обоз тронулся дальше, а эскадрон расположился на его месте на ночлег. Жители были угрюмыми и молчали.

В 10 часов вечера в штаб полка прискакал ординарец из Святошино с требованием послать туда два эскадрона кавалерии. После этого туда двинулись 1-й и 3-й эскадроны вместе с командиром полка, а наш эскадрон по-прежнему оставался в Борщаговке прикрывать отступление обозов.

Мы выставили караулы и расположились на ночлег. Часа в два ночи кто-то стал обстреливать наше расположение пулеметным огнем. В эскадроне поднялась паника. Уланы повскакивали на лошадей и бросились врассыпную – кто куда.

Вахмистр Дядя Миша сумел удержать возле себя человек 15 всадников и спокойно оставался в деревне. Пулемет стих, и все успокоилось.

Через минут 15–20 стали возвращаться бежавшие уланы. Вахмистр разбранил трусов и разбил им до крови физиономии.

Кто нас обстреливал – трудно сказать: по-видимому, повстанцы или крестьяне, но не большевики, так как они не могли быть в это время у Борщаговки.

Потерь у нас не было: все уланы вернулись живыми и невредимыми и лишь два еврея куда-то бесследно исчезли.

Когда весь эскадрон был в сборе, мы произвели разведку к тому месту, откуда стрелял пулемет, но никого обнаружено не было.

Вскоре рассвело и мы нашли во ржи место, где он стоял и много стреляных гильз. Рожь в этом месте была вытоптана. Следы оттуда вели к лесу.

Утром весь эскадрон вернулся в Борщаговку. Позавтракали у крестьян, чем Бог послал, и накормили лошадей.

Дядя Миша после этого повел меня к себе на квартиру и сказал: «Ну, видел, какая война?.. Может быть, ты хочешь остаться? Если да, то я помогу тебе в этом».

Я решительно отказался и сказал, что за эти дни не изменил своего решения.

Дядя Миша покачал головой и сказал: «Ну, как хочешь. Только тогда держись всегда меня…»

Он относился ко мне с какой-то грубоватой нежностью и всегда заботился обо мне больше, чем о других.

В тот же день, часов в девять утра, мы выступили из Борщаговки. Где-то громыхали орудия, доносилась глухая пулеметная стрельба.

Жители относились к нам индифферентно: не радовались и не высказывали сожалений по случаю ухода поляков.