Русский штык на чужой войне

Мы выбрались на Житомирское шоссе, забитое обозами, пропустили мимо себя все повозки и тогда уже двинулись дальше.

Уланы все были измучены до того, что спали, сидя на своих конях. Многие с них сваливались, поднимались, снова садились и ехали дальше.

Мы ехали целый день без остановки, но орудийный гул, казалось, не удалялся от нас. Двигались мы очень медленно, так как постоянно нагоняли обозы, шедшие в три ряда.

Возле села Гавронщина произошел неприятный случай: вдруг вечером из пшеницы началась пулеметная стрельба по обозам, в которых началась паника. Повозки бросились в разные стороны, давя людей.

Дорога здесь делала изгиб, по бокам ее были канавы и многие повозки опрокинулись в них. Обозные солдаты побросали их, сели верхом на своих лошадей и бежали в поле.

Уланы растерялись и смешались. Командир польской батареи успел удержать своих солдат от паники и, установив одно орудие на передок, открыл огонь по стрелявшим. После этого человек 10–15 повстанцев бежали в лес, увозя за собой пулемет.

Потерь в людях у нас не было, но одна лошадь была убита, а еще одна – ранена. Во время паники в канавы опрокинулось около 20 повозок. Мы их там и оставили.

Командир эскадрона решил наказать повстанцев за их дерзость, рассыпал его и повел в атаку на лес, но кавалерия там ничего не могла сделать даже при малочисленности противника и мы были вынуждены вернуться обратно.

В Гавронщино мы остановились на ночлег. С нашим эскадроном туда пошла батарея и несколько грузовых автомобилей с консервами, обмундированием и другим интендантским добром.

Все же обозы, не останавливаясь, двинулись дальше, так как связь со штабом была прервана, а доносившиеся слухи лишь мучили нас. Жители нам говорили, что отступать уже бесполезно, так как красные отрезали нам все пути. Причем говорили это не только настроенные пробольшевистски люди, но и сочувствующие нам.

Село Гавронщино лежало в стороне от шоссе и нам пришлось ехать до него проселочной дорогой две версты. В это время автомобили увязли в песке, и командир эскадрона, ставший начальником всего польского отряда, велел шоферам ждать, когда он пришлет из села крестьян с лопатами и волами, которые и должны были вывезти машины.

Эскадрон рысью пошел в село, где мы тотчас же решили согнать всех крестьян на работу. Слух об этом мигом облетел все село, и мужики куда-то из него почти все исчезли: нам удалось набрать их лишь семь человек. Но они уже находились в преклонном возрасте и не могли работать.

Напрасно командир эскадрона угрожал перестрелять всех местных жителей и сжечь село – ничего не выходило. Тогда он послал двух улан к шоферам с приказанием стеречь машины и оставаться в них до утра.

Мы же расположились на ночлег в Гавронщине. Находившиеся там крестьяне встретили нас очень холодно. Одна старуха, узнав, что я – русский, жаловалась мне на притеснения, чинимые местным жителям поляками, и уговаривала остаться в ее селе до прихода большевиков.

Эта бабенка, да и вероятно многие мужики, смотрели на поляков как на иноземцев и иноверцев, а на большевиков – как на русских патриотов. Мало-помалу в крестьянах пробуждалось патриотическое чувство.

Выставив караул и дозоры, мы легли спать. Часа в два ночи меня разбудили по тревоге. Все уланы уже были на лошадях. Вблизи села была слышна стрельба.

Наш эскадрон и батарея оставили Гавронщину и вышли в поле, где и ожидали рассвета.

Стрельба вскоре стихла. Когда рассвело, разведка установила следующее: местные повстанцы напали ночью на наши грузовые автомобили, перебили шоферов, разграбили груз, исковеркали машины, а сами скрылись.

Ни ловить, ни разыскивать этих повстанцев мы не имели времени, а потому, не медля ни минуты, двинулись далее в путь.

Зловещий гул орудий слышался еще явственнее, чем вчера.

По дороге мы нагнали несколько грузовых автомобилей, которые как и наши, захваченные повстанцами, завязли в песке. Их пытался на буксире вытянуть танк, но безуспешно.

Видя, что машины придется оставить, шоферы стали раздавать уланам свой груз. Я взял несколько пар английского обмундирования, а также несколько коробок консервов и галет. Танк и автомобили были брошены.

Ехали мы целый день и целую ночь, пока не приблизились к Коростеню. Мы расположились на ночлег в небольшой деревушке в 10 верстах от этого городка.

Жители отнеслись к нам холодно, если не сказать враждебно. В избе, в которой я ночевал, баба варила самогон и очень боялась, чтобы ее не арестовали. Чтобы добиться нашего расположения, она поставила нам на столе к ужину несколько бутылок, и поэтому он прошел очень оживленно.

Изнуренные бессонными ночами и самогоном, мы повалились на кровати, лавки, солому и даже на землю, заснув, как убитые.

На другой день вахмистр всех будил пинками, а нескольких улан, преимущественно поляков, избил плетью за пьянство. Это вызвало их недовольство. Они говорили: «Вахмистр русских не бьет, а нас – колотит… Да и собственно говоря, чего мы, поляки, воюем с большевиками? Мы ведь являемся слепым орудием в руках русских капиталистов и вместе с Врангелем защищаем интересы русских же помещиков».