Русский штык на чужой войне

Где находился командир группы киевских войск – никто не знал. И лишь впоследствии мы получили данные, что генерал Смилг-Рыдз вместе со своим штабом был окружен красной кавалерией. Его конвой обратился в бегство, а весь штаб был изрублен буденновцами. Спасли генерала несколько гайдамаков: в одном белье они усадили Смилг-Рыдза на коня и умчались с ним в ближайший лес.

Из Овруча вместе с нами выехали гражданские беженцы – как будто на пикник: захватили с собой самовары, мягкую мебель и чуть ли не ночные горшки.

Кстати, интеллигенция города Овруча провожала нас очень радушно и многие говорили: «Куда вы уходите? Зачем бросаете на растерзание большевикам?»

Почти от самого Овруча дорога шла лесом. Какой-то ночью шедший впереди обоз остановился, так как она была завалена бревнами и хворостом. Это было делом рук местных повстанцев.

Пока расчищали дорогу, я слез с коня, прислонился к какому-то дереву и заснул. Не знаю, сколько я спал, но когда проснулся, то уже никого рядом не было. Усталая лошадь лежала тут же. Я сел на нее и двинулся, сам не зная куда.

Ехал минут 20 и приехал на полянку, показавшуюся мне знакомой. Ориентироваться было очень трудно, и я пребывал в полном отчаянии.

Вдруг из-за туч выглянула луна, и я увидел дорогу, на которой было много конских следов. По подковам я сообразил, в какую сторону нужно ехать и тотчас же повернул обратно, так как оказалось, что я ехал к большевикам.

Прошло некоторое время и я подъехал к перекрестку расходящихся в разные стороны дорог. Где-то вдали я услышал шум ручья и повернул на него.

Не успел я сделать и 100 шагов, как в кустах что-то затрещало, и меня кто-то окликнул по-русски: «Стой! Кто идет?»

Я дал коню шпоры и помчался карьером вперед. Сзади грянули несколько выстрелов и пули просвистели надо мной. Я мчался вперед.

Вдруг меня окликнули по-польски: «Стой! Кто идет?»

Я ответил им по-русски. В тот же миг поляки открыли по мне огонь. Поднялся переполох, суматоха и по мне застрочили пулеметы.

Я заорал тогда по-польски: «Свои, не стреляйте!» Однако пулеметы строчили по-прежнему. Пули летели высоко надо мной, и ни одна из них не могла меня задеть, правда, шальные неприятно посвистывали совсем близко.

Я орал во всю глотку, и наконец кто-то меня услышал. Пулеметы стихли, но одиночные выстрелы продолжали раздаваться по всему лесу.

Наконец затихли и они. Оказалось, что я уже добрался до речки Уборд, к которой мы весь день неустанно стремились. Поляки находились на другой ее стороне и оберегали переправу.

Я переехал через плотину, охраняемую польской заставой (одним из взводов нашего эскадрона) при двух пулеметах.

Меня тотчас же позвали к вахмистру, который попросил меня, чтобы я обо всем случившемся со мной сделал ему подробный доклад.

Вахмистр внимательно выслушал его и сказал: «Конечно, тебя обстреляли повстанцы. Их здесь достаточно: весь лес кишит ими. Они напали на наш обоз в лесу и ограбили около 200 подвод, увели лошадей, а повозки опрокинули на дороге и мы их растаскивали несколько часов. Хорошо, что догадались и подожгли их, когда уходили, чтобы они не достались крестьянам или большевикам.

Оказалось, что я проспал в лесу с 10 часов вечера до трех часов ночи.

Все обозы расположились на большой поляне, которая была возле реки. Батарея стала на позицию. Здесь мы и стояли четыре дня.

В это время стали подходить польские части. Из окрестных деревень согнали крестьян и заставили их рыть окопы на берегу реки Рыси. В этом же деле участвовали и все воинские части, в том числе и уланы.

Рыть было очень трудно, так как в почве встречалось много корней. Глубоких окопов вырыть было невозможно, так как почва была болотистая, и только что выкопанный окоп тотчас же наполнялся водой.

Крестьяне очень неохотно шли на эти работы, и польские солдаты то и дело подгоняли их прикладами и нагайками.

Вид у крестьян был ужасный. Они напоминали дикарей, поскольку были небриты и нестрижены, волосы клочками торчали во все стороны. Все они были чрезвычайно грязные, ноги их были черны от грязи, пальцы были украшены длинными грязными когтями. У многих была чесотка, также я видел среди них больных колтуном. Одевались они в белые холщовые штаны и длинные рубахи.

Это были действительно дикари, польские рабы, привыкшие к нагайке и вечным понуканиям. Такой бедности и дикости я еще не встречал.

Эти люди редко когда ели хлеб, который у них считался роскошью. Повседневной пищей им служил картофель. В их грязных лачугах было много блох и других всевозможных насекомых. Это была Россия! (Представители дореволюционной интеллигенции Российской империи, включая Гоголя, нередко именовали Украину Россией, а украинцев – русскими. – Ред.)

Я много и о многом думал после этой моей встречи с такими крестьянами.

Хотели построить проволочные заграждения: нарубили кольев, но, как всегда бывает, проволоки не оказалось, и вся эта работа оказалась напрасной.

Наконец, прибыл и 1-й эскадрон нашего полка во главе с командиром последнего. Где находился 3-й эскадрон – даже он не знал.