Итак, я еду в сторону Кавказа,На прочее давно махнул рукой.Сулит душе утраченный покойСвободное течение рассказа.Я еду мимо пашен, мимо рек.В окне земля российская мелькает,Обочь несется, дальше проплывает,А далее стоит из века в век.Что там стоит?.. Не храм ли Покрова?Аль разъяренный силуэт Петра?Рожденный в феврале под ВодолеемВ самодовольный аварийный век,Я вырос с инфантильным поколеньем,Издерганный и точный человек.Надежды запах стал несносно горек,И очерствел воспоминаний хлеб.Я позабыл провинциальный город,Где улицы выходят прямо в степь.Был город детства моего — дыра,Дыра зеленая и голубая.И девушка моя, как мир стара,Сияла, легкая и золотая.На карусель мы сели, на скамьюЛетучую и голубую.Но закружило голову мою,И я забыл зеленую своюИ первую и дорогую.«В Москву! — кричал. — Немедленно в Москву!»Зачем же из нее в тоске бегу я?От проводницы принимая чай,Наверно, я забылся невзначай.Душа моя повита дымкой скуки,А проводницы голос серебрист.Она смеется: — Уберите руки!Вы все равно не женитесь, артист.Оставим эти штуки в стороне,И я считаю это невозможным.Гражданка, в одиночестве дорожномНе думайте так плохо обо мне.Я вспомню золотое. НелюдимоЛоктем о шаткий столик опершись,Я чай приму, я брошу сахар мимо,Я размешаю чайной ложкой жизнь.Проеду мимо пашен или рек,В окне земля российская мелькает,Обочь несется, дальше проплывает,А далее стоит из века в век.Я вспомню голубое. Стык за стыкомНесутся вспять былые времена.Но в городе есть улица одна.Тончайшей ложкой со стеклянным стукомЯ постучусь… Откроет дверь — она!Я понимаю, как ее встревожит.— Вы помните, двенадцать лет назадЯ вас любил, любовь еще, быть может…— Ах, это вы? Садитесь, Александр! —Но в хитрый разговор совсем некстатиВорвались дребезжащие болтыИ голос: «Остановка!» На закатеГорят верхи деревьев и мечты.Вокзал качнулся, замерли деревья,И в воздухе переломилось время.Я вышел с чайной ложкой на перрон.О город детства, это он ли? Он!Что с поездом? «Задержится немного».Успею!.. О забытая дорога!Мне стыдно потому, что все прошло.Вот этот дом. Знакомое окошко.Я постучал, как дьявол, чайной ложкойВ холодное горящее стекло.В окне мелькнуло женское лицо,Открылась дверь бесшумно на крыльцо.Смеркалось. Вышла женщина из света.Я молвил у ступеньки на краю:— Не узнаешь любимого поэта? —Она произнесла: — Не узнаю. —Стояли и смотрели друг на друга.Ужели это ты, моя подруга?Куда девались тонкие черты,Полет, и блеск, и девичьи замашки?На сарафане гнутые цветы…О полнота! О гнутые ромашки!— …Муж летчик был. Характер своенравный.Мы оба были слишком равноправны,Он надоел мне, видно, и ушел… —Она закуску принесла на стол.— А как живешь теперь? — На алименты. —Вы слышите, друзья-интеллигенты?— Я вспомнила! — воскликнула она. —Тихоня, ты любил меня… О боже!Как я смеялась в девочках!.. Постой же!Куда? Уж поздно… — Да! И ночь темна.И в прошлом ничего-то не найти,А поезд мой давно уже в пути.И площадь привокзальная пуста,И скука ожидальная остра.Но вот машина. Морда между деломЗевает. На борту во всю длинуНамараны скрипучим школьным меломДва слова: «Перегоним сатану!»Вот кстати! Грузовик остервенелоПонесся. Я нагнал остывший чайНа следующей станции. Прощай,Острота ада!.. И душа запелаО свежести, утраченной давно…За прошлогодним снегом еду в горы.— Чуть было не отстал! — А поезд скорый, —Сказал сосед, — отстать немудрено.1970