Русский в Париже 1814 года

– Он не сказал ничего; но я прибавил, что г-н маршал поступил как патриот, как истинно благородный человек.

При этих словах Дюбуа не мог более воздерживать негодования. «Нет, государь мой, – сказал он с жаром, – этому благородному человеку так надобно было говорить в Тюльери – но в дороге на Эльбу такой поступок есть низкая наглость!»[77]

Вся толпа как бы магическим действием отступила от Дюбуа – и в ту же минуту Глинский сделал к нему два шага. В благородных душах есть порывы, которые не подчиняются никаким расчетам. Спешить на помощь оставленному или обиженному есть внушение сердечного инстинкта, а не рассуждения.

Кто это такой? что это за человек? это наполеонист? это зараза! шептали между собою роялисты. «Какое благородство в поступках Глинского!» – говорила маркиза дочери, сидевшей подле нее и вспыхнувшей от удовольствия при безмолвном действии Глинского.

Эта сцена была прервана появлением слуги, который подошел к графине Эмилии, вслед за ним знакомый нам гренадер вступил в комнату на костылях и, неожиданно смущенный собранием, остановился в самых дверях с приложенною к киверу рукою. «Прошу извинить, прошу не беспокоиться, господа», – бормотал он, видя, что все взоры на него оборотились. Разговоры перестали; Эмилия встала и подошла к нему; Глинский обмер, увидя своего приятеля, и спешил спрятаться за гостей.

– Ты хотел меня видеть, любезный друг? какую ты имеешь надобность? – спросила графиня трепещущим голосом, увидев мундир полка, в котором командовал ее муж.

– Самую святую, самую необходимую, графиня, – отвечал гренадер, ища слов, как бы лучше выразить свои чувства: – я притащился на этих костылях, чтоб благодарить вас за благодеяния и за остаток этой жизни, которою вам обязан.

– Каким образом, друг мой? я ничего не знаю.

– Я Матвей Гравелль, гренадер 34-го полка, теперь, конечно, знаете, графиня?

– Еще менее, чем прежде!..

Удивленный гренадер отступил на шаг и не знал, что сказать более.

– Я Матвей Гравелль, – повторил он, – гренадер 34-го, я служил в полку супруга вашего и здесь, в Париже, по вашей милости мне возвращены жизнь и здоровье.

– Ты служил в полку моего мужа? – ты ранен? сядь, добрый солдат. – Графиня взяла его за руку и подвела к столу.

– Так, так, – бормотал тронутый Гравелль, – он правду сказал, что вы не хотите, чтоб другой помогал товарищу вашего супруга.

Но графиня не слыхала этих слов; она расспрашивала о графе де Сервале, и, прерывая слезами слова свои, забыла, зачем пришел к ней Гравелль. Добрый гренадер описал со всеми подробностями Дрезденскую битву и смерть храброго своего начальника. Маркиз и маркиза, боясь последствий столь неожиданного появления и рассказов того, о чем они всегда боялись произнести слово, хотели увести Эмилию, но это было напрасно. По счастию, гренадер развлек ее горесть, начав благодарить снова за возвращение ему жизни.

– Но каким образом я возвратила тебе жизнь, добрый человек, – сказала Эмилия, – я этого никак не могу постигнуть.

– Как же, графиня, не вы ли два почти месяца заботились о том, чтобы меня посещал лекарь, платите на мою квартиру и присмотр и наделяете меня всем сверх моей надобности.

Эмилия, смотря на него в удивлении, качала головою.

– Помилуйте, графиня! мне все рассказал г. поручик. Он говорил, что вы никак не хотите, чтоб чужой человек помогал сослуживцу и товарищу вашего мужа; он поручился честью, графиня, что вы это сказали, и я, в надежде на это, собравшись с первыми силами, прибрел сюда, Чтоб исполнить долг честного человека и поблагодарить вас.

Любопытство собрало всех собеседников в кружки около; солдата. Все, слушая, ожидали развязки.

– Но кто же этот г. поручик? – спросила Эмилия.

– Русский офицер. – Тут француз к общему удовольствию начал переиначивать фамилию Серебрякова, сказанную ему Глинским; наконец, остановился на том, что ему показалось ближе к правде: c'el`ebre coffre[78]

, – воскликнул он с восторгом.

– Я не знаю этого господина, – сказала Эмилия с удивлением, – и не желаю принимать на себя незаслуженной благодарности, ни похвалы за его поведение, но рада случаю, который мне доставил твое знакомство.

Гренадер стал в замешательстве, не ожидая такого оборота дела:

– Может быть, вы думаете, графиня, что я с какою-нибудь хитростью пришел к вам?..

– Графиня, – сказал Дюбуа, выступив из круга, – я могу сказать вам, что это значит. Г. Глинский сделал этот обман под чужим именем, – я это знал давно, но обманывался сам, думая, что вы точно помогаете этому человеку. Здравствуй, Гравелль, – прибавил он, подавая руку обрадованному солдату.

– Желаю здравствовать, г. подполковник! – изволите видеть, графиня, я знал, что говорю правду!..

Все обратились и искали взорами Глинского, но его уже не было. Громкий говор гостей разливался в похвалах русскому офицеру. Эмилия стояла, потупив глаза, против гренадера, который с детскою радостью рассказывал, что сделал для него Глинский и как он с ним обращался.

– Vive Dieu! c'est un brave gar`eon![79] – восклицал он, – как он славно обманул меня! – ну кто же думал, что он отопрется от доброго дела!..