Русский вечер

Свеча догорела, и свет уличного фонаря тусклым пятном лег на пол. Они сидели в полной темноте, и каждый твердил свое, не слыша друг друга. Надя думала: «Милый мальчик… Разве тебе платить за наши грехи, глупости и предательства». И как раньше на острове, где жил слепой осел и плескалась рыба у берега, она думала: «Наверное, я не очень хороший человек. Я обидчивая, мнительная, злая, у меня, как говорит Борис, тугие мозги, но почему-то с этим мальчиком я чувствую себя самой умной, самой красивой, самой доброй».

9

— Вова, умоляю, рассказывай внятно, — нетерпеливо сказала мать, стараясь не смотреть на вошедших.

— Я и рассказываю, — обиделся Володя Северьянинов, пожевал губами и умолк, косясь в угол. Володя был сутул, рассеян, косноязычен, и то, что он стал свидетелем жениха, словно лишний раз подчеркивало желание Бориса придать свадьбе самый обыденный, непраздничный вид.

— Ну? — не выдержала мать.

— Я же говорю. Расписались. Все было нормально. Потом вышли, стоим в сквере, думаем, то ли такси взять, то ли в электричке ехать. Вдруг Надежда всовывает в руки Бориса эти самые цветы, не помню, как они называются… белые такие, лохматые… Так вот, всовывает ему цветы и говорит: «Вот и все. Спасибо тебе, Борис. А теперь прощай». Прямо как в мелодраме.

— Это она сказала — про мелодраму? — перебила мать.

— Нет, это я говорю — дешевая мелодрама. Ну вот… Говорит, больше я тебя видеть не хочу. Борька белый стал, прямо как скатерть, стоит, как дурак, с этими цветами. А она говорит: «Ты ни в чем не виноват. Ты поступил как порядочный человек, и живи себе дальше спокойно сам по себе, а мы сами по себе. Ты ведь на это и рассчитывал, да, Борь? Так зачем теперь комедию ломать?» Хороша комедия! «Мне от тебя ничего не надо…» — и пошла. А Борька, как дурак, стоит с этими цветами. А я говорю: «Вот и первая семейная сцена, поздравляю». А он вдруг цветы на землю бросил и пошел.

— Куда пошел? За Надей?

— Нет. В другую сторону. Я за ним побежал, а он меня оттолкнул и крикнул: «Оставьте меня в покое!» Мы их около часа ждали у электрички, потом поехали сюда. Думали, что они уже здесь.

— Ну что ж, подождем, — у матери было совершенно потерянное мутное лицо, но она бодрилась из последних сил, мол, ничего страшного, и такое бывает. Она чуть помедлила, словно раздумывая, звать всех к свадебному столу или в кабинет, но потом широко распахнула дверь в большую комнату: — Проходите…

Все нерешительно потоптались у богатого, сверкающего хрусталем стола, который казался сейчас раскрашенным муляжом, символизирующим поддельную радость. Потом каждый взял стул и примостился где-нибудь у стенки.

Отец, который полчаса назад прибыл с аэродрома и только успел, что переодеться, сидел нога на ногу, хмурился и вопросительно посматривал на мать, желая подбодрить ее взглядом. И свидетели молодых, и гости — немного, шесть человек — чувствовали себя очень неловко. Казалось, скажи им хоть слово, и они тут же начнут предлагать свои услуги — идти искать, звонить… Ленская ушла на кухню, дядя Гоша восседал в кресле, уткнув руку в бок, лицо его было сизым и мрачным. Самый трагический вид был у Таи Ивановны — она замерла на кончике стула, что-то невнятно шептала, вскидывала глаза на иконы. Костя решил, что она молится.

— Подождем, — повторила мать.

— Мама, неужели ты не понимаешь, что Надя не придет, — шепотом сказал Костя, но дядя Гоша услышал, вскинулся, заскрипел креслом.

— То есть как это — не придет? Что это за штучки такие? Я же говорил: всем, всей родне надо было идти в загс, а то нашли кого слушаться — Борьку!

— Помолчи, Гоша, — бросила мать.

— Ее надо вернуть! Позвонить и вернуть! Или взять такси и ехать в Кирсановку. Это же скандал. Чего мы ждем?

— Я поеду, — тут же вызвался Вова.

— И я, Зоя Павловна. Мы все поедем.

— Не надо никуда ехать, — вдруг громко сказал отец. — Объясните наконец, что здесь происходит? Что опять выкинул мой драгоценный сын?

— То есть как это — не надо? — отказывался понимать дядя Гоша. — Навалимся всем скопом и вернем.

И тут весь этот бестолковый гвалт перекрыли резко прозвучавшие слова: