Русский вечер

— Я че хочу сказать… — Тая Ивановна встала, одернула платье, пристально оглядела присутствующих и остановила взгляд на отце. — Тут и понимать нечего. Она что говорила, Надя-то? Мне, мол, от них ничего не надо, но ребеночек родится без отца. Плохо? Куда уж… Вот она и поменяла фамилию — Полозова! — Тая Ивановна истерически повысила голос: — А что Полозовы-то? Велика честь! Как она плакала все дни, как убивалась, а потом словно окаменела. Вчера вдруг говорит: «Мне с этими Полозовыми не жить. Я и думать о них не хочу. Мне только перед Константином стыдно». Это она про вашего младшего. — Тая Ивановна поискала глазами Костю, но не нашла. — А что нам стыдиться? Нам в загс было идти как на казнь. Нам от вас ничего не надо, и алиментов не надо. — Она погрозила отцу пальцем и бросилась к двери, но вошедшая в комнату Ленская преградила ей проход, и этой минуты, когда обе бестолково топтались друг против друга, хватило, чтобы отец встал, подошел к Тае Ивановне и почтительно склонил свою седую, красиво подстриженную голову.

— Тая Ивановна, простите нас. Поверьте, если мой сын и делает необдуманные поступки, то всегда горько раскаивается в них. Молодые часто ссорятся, пусть они сами разбираются в этом. А мы уже родственники, и за это надо выпить.

Отец говорил участливым, спокойным тоном, только чуть растягивал слова, и мать уловила за этим такое внутреннее напряжение и горечь, что поспешно подошла к мужу и встала рядом.

— Прошу к столу, — сказала она громко.

Всей этой сцены Костя уже не видел. Как только Тая Ивановна упомянула его имя, он бросился на кухню.

— Теть Наташа, умоляю. Мне нужно десять рублей, а лучше двадцать. Я заработаю и отдам.

— Поезжай, Костик, поезжай, — Ленская схватила с подоконника свою потертую замшевую сумку, сунула в руки племяннику и поспешила в столовую.

— Мы должны лететь, как скорая помощь, — умоляюще сказал Костя пожилому угрюмому таксисту и, когда тот попробовал заупрямиться — кому охота гнать за город, — поспешно добавил: — Плачу туда и обратно. Только быстрее…

— Что за спешка такая? — проворчал таксист, рывком вклиниваясь в поток мчащихся машин. — Пожар, роды?

— Свадьба.

То, что происходило дальше, несколько смешалось в Костиной голове. Как только он пытался восстановить ход событий, память начинала биться в конвульсиях, обнаруживая черные, ничем не заполненные дыры во времени. Он, например, не мог вспомнить, сам ли он позвонил в соседскую квартиру или эта мордатая клетчатая тетка по собственному любопытству широко открыла дверь и, не слушая, принялась кричать ему в ухо.

— У нее ж свадьба! Где ж ей быть, как не на собственной свадьбе? И нечего пороги обивать! Кто такой? Какого черта? Костя? Оно и видно, что… Костя, — шипела она, словно уже само это имя заключало в себе вредные и злые качества.

Потом из-за плюшевых, багряно-красных, золотом вышитых гардин появилась Надя в старушечьем платке на плечах. Видно, она долго и горько плакала, и слезы совершенно сморили ее, нос и губы распухли, а в глазах появилось выражение полной безучастности, когда уже и слез нет, и сил нет, но, как только она увидела Костю, лицо ее оживилось, в глазах промелькнуло что-то похожее на радость, даже восторг. Она обхватила его руками, прижалась щекой к груди и опять громко и неудержимо заплакала. Клетчатая тетка отошла в сторону и забормотала вполне миролюбиво:

— До чего девку довели! Она у меня от людей прячется. И жениться толком не умеют. Все б мучить друг дружку.

«Я знала, что ты придешь. Знала…» — когда сказала Надя эти слова, тогда, под сенью плюшевых гардин, или потом, когда они сидели на заднем сидении такси и она все пыталась объяснить, что не хочет, не может, не имеет права ехать на собственную свадьбу, пыталась, но не находила нужных слов и только нервно всхлипывала, повторяя: «Стыд-то какой… какой стыд…»?

— Куда ехать-то? — квадратный морщинистый затылок шофера выражал откровенное негодование.

— В Москву.

— Так уже Москва. Дальше-то куда?

Костя вспомнил про теткину сумку, которая сиротливо валялась на сидении. Он схватил ее, нащупал ключи и почти крикнул:

— На Сретенку!..

Над городом

Альпинистское снаряжение: обвязки, репшнуры, каски и все прочее — лежало на верхнем ярусе колокольни, куда вела узкая, вделанная в стену лестница без перил. Алексей поднимался медленно, всматривался в старую кладку стен, прислушивался. Шаги его были легки и рождали только шорох, но слабый этот звук, мотаясь в горловине колокольни, рос, ширился, взбирался выше, эхом ударял в колокол, отчего казалось, что вся колокольня скрипит и раскачивается, как плавучий маяк. Последний виток лестницы, щедрый солнечный свет, и прямо над головой жерло многопудового колокола со щербатым языком в виде продолговатой груши. Вечером, после работы, поднимая снаряжение наверх, Алексей не мог отказать себе в ребяческом удовольствии качнуть головой и ударить каской по колоколу, и Егор ударял, и Пашка, словно ритуал совершали. Колокол звонко отвечал, а потом долго бархатно гудел, заполняя этим гулом ствол колокольни.