«Русский вопрос» в 1917 — начале 1920 г.: Советская Россия и великие державы

В ноябре 1919 г. Ленин продекларировал на II Всероссийском съезде коммунистических организаций народов Востока, что «революционное движение народов Востока может сейчас получить успешное развитие», в связи с чем «теперь нашей Советской Республике предстоит сгруппировать вокруг себя все просыпающиеся народы Востока, чтобы вместе с ними вести борьбу против международного империализма»[645]. В Индию, как известно, Красная армия не пошла.

Тем временем на конференции в Париже обострились разногласия между победителями: Великобритания и доминионы стремились поделить германское и турецкое наследство, Франция — демобилизовать Германию, нейтрализовать ее военную промышленность и осуществлять над ней контроль; малые страны требовали для себя определения с максимальным приращением своей территории. Несмотря на это, на конференции зарождалась новая международная организация. Игнорируя крупнейшие мировые силы — Советскую Россию и Германию, Лига Наций не могла называться в полном смысле мировой организацией, но это, безусловно, было новое слово в дипломатической практике. 14 февраля 1919 г. президент Вильсон представил устав Лиги Наций на пленарной сессии конференции. Руководил ею Совет из представителей пяти великих держав (США, Великобритании, Франции, Италии, Японии) и четырех выборных представителей малых стран. Англичане, которые одобрили Устав, не испытывая симпатии к идее мировой организации, не хотели выступать против самой мощной индустриальной страны мира — США.

«Русский вопрос» оставался на первом плане обсуждения мирной конференции. За строительство барьера вокруг России выступал Ж. Клемансо. У. Черчилль, замещавший в Париже Ллойд Джорджа, был сторонником военного вмешательства в русские дела. С его точки зрения, Россия на карте Европы представляла собой восточный европейский противовес. Если предоставить Россию самой себе, то через пять-десять лет Германия оказывала бы на Россию преобладающее влияние, меняя в свою пользу ситуацию во всей Европе. Если же не сделать Россию вообще частью Европы и другом западных союзников, то «в мире не будет ни мира, ни победы»[646]. Черчилль предложил создать единый союзный совет по русским делам, который состоял бы из политической, военной и экономической секций. Военная секция должна была подготовить план совместных действий против большевиков. Но идею создания такого совета никто не поддержал, хотя к совместной интервенции в России стал призывать и Вильсон. То, что империалистические противоречия не позволили интервентам создать единый фронт, в немалой мере облегчило Советской России «разрыв удушающего кольца интервенции»[647].

На фронте «мировой революции»

В феврале 1919 г. через Вильно Красная армия вышла к границам Пруссии. «Круг замкнулся, — заявил в начале февраля К. Радек, — только Германия, самое важное звено, все еще отсутствует»[648]. В. Марковский 26 января 1919 г. писал из Берлина, что учитывая все настроение в Германии, «считаю своим долгом предостеречь от каких-либо попыток действительного вторжения Красной армии на территорию Пруссии. Это было бы только на руку реакционным партиям и повредило бы сильно коммунистической и независимой партиям среди революционного германского пролетариата. Психологический момент для успешного вмешательства русского революционного пролетариата в борьбе германского пролетариата против своей буржуазии, еще не настал — следует избегать всяких действий, которые могут быть употреблены реакционерами и генералами для успешной агитации в пользу вступления в пограничную армию»[649]. Всяческие действия Красной армии в сторону Восточной Пруссии только усилили бы чувство патриотизма в Германии, продолжал Марковский. Мелкобуржуазное население и часть рабочих были уверены, что Красная армия действительно намеревалась вторгнуться в пределы Германии для оказания вооруженной помощи коммунистической партии. Только этим объяснялся успех, которым пользовался лозунг защиты восточной германской границы. Особую популярность этот лозунг приобрел после восстания революционных рабочих, которое повсеместно в Германии представлялось шейдемановцами и буржуазией как дело рук русских агитаторов. В дни восстания в Германии усиленно муссировался слух: русские отряды вторглись в Восточную Пруссию и идут в Берлин. Население этому, видимо, верило.

Травля всего русского, сообщал Марковский, неописуема. В такой атмосфере делу революции могла помочь только крайняя осторожность и четкое разъяснение русского правительства, что оно никогда не думало и не думает занять ни одной пяди германской территории. Оно послужило бы противовесом пангерманской агитации. «Если удастся достичь замедления формирования пограничной армии из-за уменьшения наплыва добровольцев, — советовал Марковский, — то будет оказана большая услуга революционному пролетариату»[650].