Русский XX век на кладбище под Парижем

Три года Борис учился живописи в художественной академии «Гран Шомьер», потом уехал на два года в «мачеху русских городов» Берлин, а вернувшись в Париж, попытался устроиться таксистом, не преуспел и вовсе оставил попытки найти работу. Он перебивался на нищенское пособие и при этом упорно занимался в библиотеках, иногда ходил на лекции в Сорбонну, писал стихи, общался у цинковой стойки кафе на Монпарнасе с собратьями из «незамеченного поколения», иногда до глубокой ночи или до утра. Истинной родиной поколения всех этих молодых «монпарно» становится русский Монпарнас, где Поплавский был «властителем умов». «Царства монпарнасского царевич» – так назвал его один из старших – Николай Оцуп.

С 1928 года Поплавский начинает печататься в эмигрантских журналах. В 1931 году в Эстонии вышел его единственный прижизненный сборник стихов – «Флаги». Он был замечен всеми в узком литературном мирке русской диаспоры. Все рецензенты (от Г. Иванова до М. Слонима) сходились на том, что вот она, настоящая поэзия, что родился настоящий поэт. Даже молодой враг монпарнасцев, берлинец Владимир Сирин-Набоков, сев за отрицательную рецензию, чтобы растоптать счастливого соперника, не смог удержаться от восторгов, от цитирования волшебных строк (он позднее цитировал их до самой смерти и сожалел – редкий случай самокритичности у этого победителя – о своей былой жестокости и несправедливости к собрату), от славословий музыке стиха (противореча, по существу, своей собственной оценке). Поплавского в те годы читали повсеместно в русском рассеянье, цитировали, декламировали, пели.

Вдруг возникнет на устах тромбона
Визг шаров крутящихся во мгле.
Дико вскрикнет черная Мадонна,
Руки разметав в смертельном сне.

И сквозь жар, ночной, священный, адный,

Сквозь лиловый дым, где пел кларнет,
Запорхает белый, беспощадный
Снег, идущий миллионы лет.
..................................................
Ты орлиною лапой разорванный жемчуг катала,
Так, как будто считала мои краткосрочные годы.
Почему я тебя потерял? Ты, как ночь, мирозданьем играла.
Почему я упал и орла отпустил на свободу?
....................................................
Ты, как нежная вечность, расправила черные перья,
Ты на желтых закатах влюбилась в сиянье отчизны,
О, Морелла, усни, как ужасны орлиные жизни,
Будь, как черные дети, забудь свою родину – Пэри!
.....................................................
О, Морелла, вернись, все когда-нибудь будет иначе,
Свет смеется над нами, закрой снеговые глаза.
Твой орленок страдает, Морелла, он плачет, он плачет,
И как краска ресниц, мироздание тает в глазах.
.....................................................
Где Ты, светлая, где? О, в каком снеговом одеянье
Нас застанет с Тобой воскресения мертвых труба?
На дворе Рождество. Спит усталая жизнь над гаданьем,
И из зеркала в мир чернокрылая сходит судьба.

Поплавский пишет также интересную прозу («размашистая проза поэта»), создает два романа (третий не был дописан, а рукопись потеряна). И продолжается беспрерывный его, неистовый, безудержный поиск истины – в книгах, в живописи, в спорте, в философии. И все так же беспорядочна его жизнь богемного нищего поэта…

Я не участвую, не существую в мире,
Живу в кафе, как пьяницы живут…

Продолжается также его «роман с Богом» – поиски Бога, просветления, мгновенья истины, встречи с Богом… В. Варшавский писал, что Поплавский «серьезно и простодушно верил в возможность такой встречи, молился о ней, ждал, почти требовал». Прочитав позднее, уже перед войной, отрывки из дневников Поплавского, Н. Бердяев отметил, что «Б. Поплавский надрывается в этом стремлении к испытанию святости». Бердяев отметил в нем и «ложное возвеличение своей униженности».