Русско-еврейский Берлин (1920—1941)

Мы получили Ваше письмо от 20 ноября и очень рады, что Ваш день рождения – ставший за эти годы общим праздником для неисчислимого количества друзей и «приемных детей» Ваших – был в этом году отпразднован достойным образом. Жаль, что этот для нас всех радостный день совпал с самым ужасным моментом в истории гитлеровских преследований несчастного немецкого еврейства. Впервые г[оспо]да наци откровенно восприняли большевистские методы: контрибуции, массовые аресты заложников, террор. Конечно, большевизм был и есть несравненно более кровавым, да и ужаснее по неизмеримо большему числу объектов преследования (этого не следует забывать только потому, что в Германии преследуют евреев, а в Сов[етской] России как раз евреев как таковых пока не преследовали), – но от Германии, да еще в минуту громадных успехов и головокружительных перспектив, ничего подобного нельзя было ожидать. Очевидно, есть какой-то роковой закон, которому подчинены все революции, – они должны приводить к неудержимому радикализму и к насилиям. В данном случае особенно возмущает то, что все проделывается с немецкой систематичностью и основательностью (я получаю немецкое «Собрание Узаконений» и ужасаюсь, читая все средневековые распоряжения, изложенные по всем правилам современной законодательной техники). Ужасно и то, что ЛОЖЬ – ставшая основой всех диктатур и их пропаганды – доведена в Германии до самого неслыханного цинизма сверх-лжецом и сверх-наглецом Геббельсом875.

Гольденвейзер – да и мало кто среди его современников – вряд ли мог себе представить, что «хрустальная ночь» – лишь преддверие самого ужасного в истории немецкого (и не только немецкого) еврейства. И в еще меньшей степени он мог себе представить, что большевики, точнее Красная армия, станут спасителями остатков европейского еврейства. Русской эмиграции, в особенности ее еврейской части, еще предстояло расколоться по вопросу об отношении к советской власти. Но до 1945 года было еще далеко.

Чаша терпения «германофила» Фрумкина переполнилась еще до «хрустальной ночи», и он собрался во Францию. Как можно понять из письма Гольденвейзера Тейтелю от 21 сентября 1938 года, к руководству представительства (разумеется, неофициального) фонда в Берлине было решено привлечь некую госпожу Розенберг, возможно, немецкую еврейку. Стратегически, в условиях продолжающихся отъездов компетентных лиц, необходимо было крепить связи с немецкой еврейской общиной, «величиной несменяемой», как наивно полагал Гольденвейзер. Немецкие евреи могли бы, по расчетам Гольденвейзера, взять на себя заботу о немногочисленных русских евреях, все еще остававшихся в Германии и не имевших возможности уехать по материальным или иным обстоятельствам.

В связи с притоком евреев-эмигрантов (точнее, реэмигрантов) из Германии в Париж возникла идея направить часть средств Тейтелевского фонда на помощь вновь прибывшим. Гольденвейзер резко возражал против этого: