Русско-японская война и русская революция. Маленькие письма (1904–1908)

Я очень радуюсь вниманию к нашему флоту, которым доселе никто не интересовался и которым теперь интересуется вся Россия, начиная со школьников. Я думаю, что теперь флот наш, а не моряков только. Он уже покрылся «варяжскими» подвигами. Разумею не один подвиг «Варяга», а все подвиги моряков, о которых мы читаем с чувством любви и удивления к русским людям. Слово «варяжский», известное Руси больше тысячи лет, мы можем произносить еще с большею гордостью. Да, флот наш. Конечно, специалисты специалистами и остаются со своими достоинствами знания и с некоторой узкостью взглядов, свойственной специалистам. Но это всегда хорошо, когда дело переходит из области специалистов в область общепонятного, всеобщего интереса и сознания. Тогда и специалисты морского дела чувствуют себя свободнее, смелее, а на высоких постах лучше сознают свою ответственность.

Говорят, Москва остается позади Петербурга относительно флота. Мне говорил об этом человек, в некоторой степени исследовавший на днях степень внимания Москвы к флоту. Там будто мало кто и знает о петербургском движении в пользу флота. Даже между журналистами слабое понятие.

Две лекции г. Кладо в Дворянском собрании, однако, собрали полный зал, и Москва заговорила о флоте. Что такое броненосцы, крейсера, миноносцы, эскадронные миноносцы? — да Москва никогда ничего подобного не видала. Она даже моряков не видала и знает только пароходы, да и то, когда видит их мельком в Нижнем во время ярмарки. Москва — совсем сухопутная особа. «Дайте нам скорее мир», — сказал московский голова князь Голицын А. Н. Куропаткину. Все надежды Москвы на суше. Морской торговли она не ведет, но сухопутную любит до смерти. Она сумела сжечь себя и бросила пламенем прямо в глаза антихристу Наполеону так, что он ослеп. Силу суши и пожара она знает, но силу моря нет и с удивлением узнала, что у нас есть флот по тем прискорбным событиям, которые случились в конце января и которые она никак не могла себе объяснить. Когда она хорошо узнает о флоте, то отзовется основательно. К тому же она любит не то, чтоб ей поклонились, но чтоб ее приветили:

— Здравствуй, думная наша боярыня, свет очей наших, сердце золотое; здравствуй, наша бархатная, наша бриллиантовая, здравствуй!

15 (28) марта, №10068

CDLXX

Как смели японцы начать войну против России? Именно: как они осмелились, как они могли осмелиться?

Вот какой вопрос приходит многим в голову.

Ведь как никак, а Россия двести лет живет европейской жизнью. В это время она развилась в огромную империю; больше ста лет начала иметь академии и университеты, обзавелась искусством, литературою, наукою, просвещением вообще в такой степени, что уже есть у нас традиции европейской культуры. О военной истории России нечего и говорить. Россия воевала гораздо более, чем надо было, и притом нередко просто за понюх табаку, притом скверного. И где только и с кем только она не воевала. От Ботнического залива до Средиземного моря, от «хладных скал» Финляндии до Афганистана, Адрианополя и Италии, от Хивы и Бухары до Парижа. Можно сказать, она исходила пешком с ружьем на плече значительную часть Азии и почти всю Европу. Двухсотлетняя тяжелая военная школа закалила русского воина и дала ему уверенность в непобедимости. Даже разбитый, он не падал духом, и всегда умирал, как герой и христианин. Величайший полководец прошлого века, сам Наполеон хвалил русского солдата.

Откуда же эта уверенность в японце, что он победит русского? «Как Давид победил Голиафа, так мы будем Давидом для России». Так «буквально» говорила японская интеллигенция в газетах. Неужели в самом деле Англия и Америка убедили японца, что он — Давид, а Россия — Голиаф? Не правы ли те, которые говорят, что Англия и Америка, предвидя в Японии опасного соперника себе в торговле, втянули ее в войну с Россией? «Пускай сдуру померяется, а мы погреем руки. Если Россия даже не поколотит ее, то война, во всяком случае, разорит японцев. Да и России достанется на орехи».