Русско-японская война и русская революция. Маленькие письма (1904–1908)

Обвинительный акт против г. Стесселя поистине ужасен. Ведь это измена, это напоминает в некоторых отношениях, конечно, только в некоторых, генерала Базена с его сдачей Меца. Нельзя читать без негодования тех фактов и заключений, на основании которых построены обвинения. Эти обвинения превышают все то, что можно было себе представить. Левые газеты после сдачи Порт-Артура увенчали г. Стесселя венцом «гражданского мужества» и поставили его, таким образом чуть ли не во главе русской революции. И это «гражданское мужество» действительно достойно было венца, ибо оно нанесло страшный удар военной славе России. Прославляя доблести защитников Порт-Артура, иностранные газеты в один голос говорили тогда: «Защита Порт-Артура была блистательная. Генерал Стессель отныне громкое историческое имя». И за этими словами следовало: «Россия потеряла свое значение не только на Востоке и в Китайской империи, но и в Европе». И эти слова стали пророческими. Порт-Артур пал, и России ничего не осталось, кроме «мира, конечно, невыгодного, но не позорного», как прибавляли газеты. За Порт-Артуром следовали Мукден и Цусима. Но не сдай г. Стессель крепости, может быть, не было бы ни Мукдена, ни Цусимы. Будь он так же мужествен, как его солдаты, война могла бы получить другой исход. Говорили тогда, что даже Л. Н. Толстой негодовал на эту сдачу и говорил: «Надо было взорваться и погибнуть».

После этой сдачи Порт-Артура высоко взвилось над Россией красное знамя революции, а генерал Стессель торжественно проследовал в Японию и затем в Россию в венце «гражданского мужества».

Когда приехали в Петербург первые очевидцы и участники этой сдачи и стали рассказывать подробности военного совета, передачи крепости, орудий, снарядов, продовольствия, настроения десятков тысяч пленных, их пешего похода, их обиды, унижения и слез, рвало сердце от какого-то смешанного чувства ужаса, злобы и отчаяния. И тучи сгущались и сгущались и заставляли полузабывать этот прошлый позор, и загоралась надежда на успех эскадры адмирала Рожественского. Когда генерал Стессель явился в Петербург, его не забросали каменьями и гнилыми огурцами. Сдача Небогатовым кораблей более возбудила негодования, чем сдача Порт-Артура, потому что защита его войсками была действительно блистательная и не поднималось голосов для того, чтоб обвинять вождя, имя которого прогремело в мире. Общество, мало осведомленное благодаря цензуре, более верило мужеству защитников, чем трусости начальников, и имя генерала Кондратенко взвилось, как символ мужества и таланта, над павшим Порт-Артуром. Цусима и Портсмутский мир покрыли густым облаком позор сдачи этой крепости.

И вот история раскрывает книгу этой ужасной войны, запечатанную отчаянием, бесталанностью, корыстолюбием, попрошайством протекции, отсутствием не только любви к отечеству, но даже приличия, общей растерянностью и распущенностью вождей, неизвестно по каким причинам ставших вождями. Рука истории ломает эту крепкую печать и медленно, судорожною рукою, раскрывает книгу, страницы которой залиты благородною кровью павших, страданиями раненых, стоном и слезами по городам и селам России, и между строками, по широким полям книги, всякой мерзостью и гнилью.

Раньше Порт-Артура происходит сражение при Цзиньчжоу, где командует генерал Фок, являющийся в обвинительном акте бездарнейшим человеком, получившим Георгия 3 ст. за то, что он проиграл сражение, которое мог бы выиграть всякий даровитый поручик. Вожди лгут друг другу, лгут войскам, лгут в Петербурге, лгут на весь мир и навешивают на свои груди знаки Георгия Победоносца. Японцы имели дело с такою бездарностью, глупостью и трусостью начальства, с чем-то столь пошлым и отвратительным, что сердце снова болит от заживавших уже было ран, и ненавистнические слова просятся с языка, как бессильные проклятия.

Слава отечества, века военной ее славы, блестящие планы на Великий океан, через который русский народ мог подать братскую руку американскому народу, — все погибло. Подгнило то, что когда-то было крепко и сильно, зашаталось и повалилось с шумом, подняв тучи ядовитой пыли и напоив землю кровавым наводнением. Точно злой рок, обнажив ядовитые зубы, нарочно вытаскивал ими наверх всякую посредственность и, вливая в нее свой медленный, но действительный яд, давал ей распоряжаться Россией, а все благородное, даровитое и мыслящее корчилось в отчаянии, кричало со стоном и проливало слезы.

Эти бездарные и пошлые люди, эти гнилостные отложения в организме великой державы, ничего не видели, ничего не чувствовали и только гнались за жалованьем и орденами, готовые плевать на всякую ответственность, потому что не могли себе вообразить, что эта ответственность настанет, что она может настать для таких высокопоставленных вождей. Кто посмеет их тронуть, кто закричит на них гневом многострадального народа и позовет их на праведный суд? А вот же он будет, будет, будет! Он не утешит, не смягчит горя, не воротит потерянного, но он оправдает мужество, он отделит, как на Страшном суде, добрых от злых, преступных от благородных.