Русско-японская война и русская революция. Маленькие письма (1904–1908)

Граф Витте никак не мог думать, что манифестом 17 октября воспользуется революция. Он думал, что манифест этот — начало торжественных манифестаций спокойной части русского общества, которое своим восторгом задавит революцию и она не посмеет и цыкнуть. Кажется, он рассчитывал на кадетов или поверил им, а, может быть, верил своему собственному чувству и своей проницательности во тьму времен. Когда он увидел, что революция овладела движением, он не обеспокоился особенно и сказал сам себе и своим министрам: «laissez faire». Пусть побалуются. Пусть потреплют друг друга и сами потреплются, а мы притворимся сильными и станем сочинять временные законы. Когда общество увидит, как его треплют и что такое свободная печать без закона, взывавшая к бунту и к погромам, к провозглашению святыми убийц, и проч., и проч., тогда оно закричит: «Спасите нас, мы погибаем».

И тогда начнется благополучие. Но граф Витте опоздал и опоздал не потому, что хотел опаздывать, а потому, что не знал, что такое Совет рабочих депутатов и его голова, Хрусталев-Носарь. Он, полномочный министр финансов, почти диктаторски управлявший Россией в течение чуть не десяти лет, когда все министры пред ним пресмыкались, пред ним, у которого находился государственный кошель, — не был в состоянии понять, что какой-нибудь там Носарь-Хрусталев может управлять Россией. Что такое этот самозванец? Он даже не самозванец. Он не выдавал себя за кого-нибудь другого, не носил какое-нибудь важное и священное имя. Он был просто Носарь. Русскому бюрократу, поклоннику самодержавия — а граф Витте был таким, могу вас уверить, — казалось диким, что такая ничтожная величина может управлять. Стоило графу Витте поднять палец в прежнее время — и трепет распространялся, и тридцать тысяч курьеров готовы были действительно скакать от Петербурга до Эривани, от Петербурга до Берлина, Парижа, Лондона и Пекина. Обольстительно. Как не верить своей власти после такого опыта.

А между тем секрет заключался в том, что у графа Витте никого не было, кроме «собственных» министров, а у Носаря-Хрусталева были и министры и Дума. Да, он догадался открыть Думу раньше, чем граф Витте. Совет рабочих депутатов — это именно была Дума, и притом парламентарная, избиравшая себе министров. Носарь был первым министром. Армия его была рабочие и интеллигенты. Дума его сообщала прения своим газетам, и они их печатали. Я говорил тогда, что это времена Смуты, когда царь сидел в Москве, а Тушинский вор в 60 верстах от Москвы. Но мне говорили: «Вы шутите, вы иронизируете. Откуда это вы взяли?» Когда я советовал Носарю арестовать графа Витте, смеялись тоже. Только французский посол, г. Бомпар — извиняюсь перед ним за эту нескромность, но ведь это прошлая история, — делал жест удивления и говорил:

— Что же это такое? Неужели Витте ничего не видит, он, такой властный человек?

Граф Витте не видел, искренно не видел. Если бы он видел, он открыл бы Думу в декабре, он объявил бы выборы на конец ноября и Г. дума покрыла бы Думу Совета рабочих депутатов. Будь она хоть разрадикальная, она была бы лучше Думы Хрусталева. Если этого нельзя было сделать так скоро, он должен был проявить сильную власть и заставить себя слушаться. А он взялся за ум, когда появились манифесты, подписанные революционными партиями, приглашавшие население брать свои сбережения из государственных сберегательных касс и объявлявшие о банкротстве правительства. И население слушалось. Кассы опорожнились на сотни миллионов, бумаги летели вниз, распространялась паника. Заговорили даже о приостановке размена на золото. Начался бунт в Москве, а когда его укротили, начались восторженные описания этого бунта.

Таково следствие двух правительств. Если дело идет о сравнении Витте-Хрусталевского момента с моментом Столыпино-Дубровинским, об этом можно серьезно подумать и разобраться в таком странном приключении. Но я убежден, что г. Дубровин — не Носарь, а у г. Столыпина есть уже опыты и пример графа Витте. Это — во-первых, а что будет во-вторых, об этом в другой раз.

20 июля (2 августа), №11261

DCCXV

Я с большим интересом читал подробности свидания двух императоров. Самая торжественность, какою оно было обставлено, производила впечатление. Мы начали отвыкать от подобных торжеств. Революция сузила свободу в этом отношении, расставив заговорщиков и убийц, как своих часовых, на всех путях, которые до нее были свободны для Верховной власти и населения, всегда с сердечным чувством встречавшим государя в его столице.