Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в.

Таким образом, препятствуя русско-австрийским контактам, польско-литовские власти сумели более чем на полгода отсрочить начало русско-австрийских переговоров. Естественно, что в течение столь долгого срока русское правительство под влиянием как общего развития международной ситуации, так и поступавшей в Москву конкретной информации о взаимоотношениях Речи Посполитой и Габсбургов должно было уточнять свои планы, но об этой стороне его деятельности мы почти ничего не знаем и при настоящем состоянии источников невозможно установить, в какой момент между октябрем 1598 г. и июнем 1599 г. появился на свет тот план, который русский посол предложил на рассмотрение австрийских дипломатов в Праге.

Весьма возможно, что первоначально, требуя проезжей грамоты в империю, русское правительство, еще не знавшее к этому моменту о разрыве шведско-польской унии, намеревалось просто отправить в Прагу гонца для сбора информации. Однако в декабре речь шла уже, бесспорно, о важной и ответственной миссии, поскольку к этому времени во главе посольства был поставлен один из ведущих русских дипломатов — Афанасий Власьев, которому вскоре по возвращении из Австрии предстояло стать во главе Посольского приказа[216]. Зимой 1599 г., по-видимому, определилась и главная цель миссии, заключавшаяся в поисках широкого политического соглашения с Габсбургами, так как в реляции снова побывавшего в этот момент в Москве Луки Паули указывается, что Власьев расспрашивал его, может ли эрцгерцог Максимилиан жениться, будучи гроссмейстером Тевтонского ордена[217]. Таким образом, вопрос об установлении брачных связей между царской семьей и домом Габсбургов, сыгравший, как увидим далее, весьма важную роль при создании русского плана, находился к этому времени по крайней мере на стадии обсуждения.

К сожалению, «наказ» посольству Власьева не сохранился, и поэтому содержание полученных им инструкций приходится восстанавливать, сопоставляя между собой предложения, переданные им императору и его советникам на первом этапе русско-австрийских переговоров. Прежде чем переходить к конкретному рассмотрению русского плана, следует выяснить, какой информацией о взаимоотношениях между Речью Посполитой и Габсбургами располагало (и могло располагать) русское правительство к моменту отъезда Власьева, так как сложившиеся под влиянием этой информации представления, разумеется, должны были отразиться на содержании русских предложений.

Взаимоотношения между державой Габсбургов и Речью Посполитой в конце 90-х годов XVI в. во многом определялись развитием событий на Балканах, где как раз в интересующее нас время решался очень важный для обоих государств вопрос о будущей судьбе Семиградья. В начале 1597 г. семиградский князь Сигизмунд Баторий отказался от своих прав на Семиградье в пользу императора. Тогда же в Семиградье было установлено австрийское управление, а сам присоединенный край был передан эрцгерцогу Максимилиану. Нарушение политического равновесия на Балканах в пользу Габсбургов и передача княжества, пограничного с Речью Посполитой, претенденту на польскую корону вызвали резкие протесты поляков, демонстративно поддерживавших права на Семиградье находившегося в Польше двоюродного брата Сигизмунда Андрея Батория. Однако весной 1598 г. король Сигизмунд запретил Андрею Баторию и его сторонникам вмешиваться во внутренние дела Семиградья, а Рудольф II в мае 1598 г. заставил своего брата торжественно отказаться от всяких притязаний на польский трон[218]. Об этом событии в Москве узнали из грамоты самого эрцгерцога, доставленной Лукой Паули поздней осенью 1598 г.[219]

Казалось бы, сообщение о таком событии, явно свидетельствовавшем о нормализации отношений между Речью Посполитой и Габсбургами, должно было охладить интерес русских политиков к идее соглашения с империей. На деле оказалось обратное — именно после приезда Паули в Москву, как уже указывалось выше, был поставлен вопрос об установлении родственных связей между царствующими домами России и Австрии[220]. Думается, что такая реакция русского правительства в значительной мере объяснялась своеобразным содержанием привезенного Л. Паули документа.