Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в.

Для того чтобы Сигизмунд мог удержать в руках Эстонию, нужна была большая армия, а следовательно, большие средства. Между тем таких средств у короля не было. Используя это, польские политики убеждали короля на ближайшем сейме провозгласить инкорпорацию Эстонии. В этом случае он мог бы рассчитывать на военную и политическую помощь Речи Посполитой. Однако окончательно лишиться своих наследственных владений и попасть в полную зависимость от Речи Посполитой Сигизмунд не решался.

В окружении короля тоже не было единства. Если такой близкий к Сигизмунду человек, как Юрген Фаренсбах, настаивал на вводе польских войск в Эстонию, то управлявшие Эстонией шведские советники короля возражали против этого. Ссылаясь на растущие среди бюргерства и рыцарства Эстонии антипольские настроения, они указывали, что подобная мера в сложившейся ситуации может привести к мятежу[242].

Действительно, к середине 1599 г. в шведской Эстонки сложилась очень напряженная обстановка. Отношения между ливонскими городами и местной администрацией продолжали обостряться, а позиция бюргерства по отношению к Сигизмунду с течением времени становилась все более враждебной.

Магистрат Таллина отказался принести королю повторную присягу на верность и оказывать военную помощь в войне со Швецией. Город продолжал укрепляться. В ожидании нападения польских войск в него стало переселяться население округи[243]. Когда в начале сентября 1599 г. Юрген Фаренсбах вступил со своими войсками на территорию Эстонии, подошел к Таллину и потребовал впустить его в город[244], ситуация еще более обострилась. Ливонским городам в этой обстановке приходилось нелегко, тем более что местное дворянство, несмотря на недовольство в его среде, принесло королю повторную присягу.

В этих условиях к жителям Нарвы, открыто заявлявшим, что под русской властью «им бы было добро»[245], стало присоединяться бюргерство Таллина — главного города Северной Прибалтики. «Колыванцы» летом 1699 г. стали склоняться к тому, чтобы искать у русского царя покровительства для защиты от притязаний Речи Посполитой[246]. На протяжении 1599 г. в Россию выехало много горожан, принадлежавших к видным бюргерским семьям Таллина[247]. Между таллинским магистратом и русскими властями в конце 1599 г. — начале 1600 г. шли какие-то переговоры[248]. К осени 1599 г., следовательно, в кругах немецкого бюргерства шведской Эстонии начал серьезно дебатироваться вопрос о возможном переходе под власть России. У русского правительства должно было создаваться определенное впечатление, что планы распространения русской власти на ливонские города могут найти серьезную поддержку по крайней мере у части ливонского бюргерства.

Этим обстоятельством, а в еще большей мере расчетами на скорое установление русского преобладания в Восточной Европе, думается, следует объяснять тот факт, что к середине 1599 г. русское правительство уже не склонно было удовлетвориться приобретением двух пограничных ливонских городов, а попыталось установить свой протекторат над основной массой ливонских земель.

Летом 1599 г. в Москве появился незаконный сын шведского короля Эрика XIV принц Густав. Живший до этого в Гданьске, на содержании своего двоюродного брата, короля Сигизмунда, он в июле 1599 г., после предварительного тайного соглашения с русскими, пересек границу[249] и 16 августа 1599 г. был торжественно принят царем[250].

Какие политические расчеты связывал Борис Годунов с этой фигурой, позволяет установить разбор послания, направленного от имени Густава правителю Швеции, герцогу Карлу 8 октября 1599 г. В этом документе, составленном, несомненно, в Посольском приказе, были изложены условия нового русско-шведского соглашения о Прибалтике, которые от имени королевича Густава предлагались шведскому правителю.

В своем послании Густав сообщал «любительному дяде», что только благодаря его просьбе царь добился от Сигизмунда роспуска войск, собранных для нападения на ливонские города, «которые под Свейскою коруной»[251].

Далее Густав выражал надежду, что его дядя за такие его заслуги, «помнячи брата своего… Ирика короля смерть» «поступится» ему «тех… городов ливонских, которые к Свеиской коруне». «Надеюся, что ты, любительный дядя наш Арцыкарло, с нами любви и в дружбе договор и раздел учинишь», — заканчивал Густав свое послание. Нетрудно видеть, что в этой грамоте шведскому королю предлагалось уступить всю шведскую часть Прибалтики московскому ставленнику, вокруг которого уже собиралась в Москве обширная военная свита из выехавших прибалтийских дворян[252], готовая поддержать военной силой притязания нового претендента на ливонскую корону.