Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII вв.

Таким образом, группировки русского дворянства, вступившие в переговоры с польско-литовским правительством, не проявили никакого желания переносить на русскую почву шляхетские вольности, к чему призывал в своих универсалах Сигизмунд III. Это и неудивительно, если учесть, какую оценку давали в то время русские дворяне государственному устройству Речи Посполитой. Ценнейшее свидетельство на этот счет сохранилось в записках польского шляхтича С. Маскевича, побывавшего в 1610–1611 гг. в Москве. В ответ на призывы заимствовать шляхетские «вольности» его русские собеседники заявили С. Маскевичу: «Вольность ваша — это своеволие, и разве мы того не знаем, что у вас сильнейший угнетает худого, свободно ему взять у худого имение и его самого убить, а если по вашему праву искать справедливости, то будет [дело] тянуться десятилетиями прежде чем [обиженный] добьется [своего]»[924]. При такой оценке государственного строя Речи Посполитой лишь узкий круг боярских фамилий мог быть заинтересован в его рецепции. Однако если какие-то представители боярства и стремились к этому, то они явно оказались слишком слабыми, чтобы достичь подобной цели. В соглашениях отразилась позиция широких кругов дворянства, предпочитавших сохранение традиционного общественного устройства. Тем самым объективно исчезал тот фундамент общности сословных интересов, на котором основывали свои концепции польско-литовские политики, а соединение между Россией и Речью Посполитой в представлении русского дворянства принимало совсем иной характер.

Тексты обоих договоров предусматривали заключение между Россией и Речью Посполитой военно-политического союза, направленного, в частности, против татар[925]. Одновременно купцам обоих государств предоставлялось право свободной торговли по всей территории Восточной Европы и свободного проезда через эту территорию в соседние страны. Таможенные пошлины при этом не должны были превышать установленного ранее размера[926]. Обращает на себя внимание отсутствие пункта о введении единой монеты, которому польско-литовское правительство придавало серьезное значение, постоянно включая его в свои проекты восточноевропейской федерации. Его отсутствие в договорах явно указывает на иную позицию русской стороны в этом вопросе.

Гораздо более глубокие расхождения выявляются при рассмотрении главных аспектов будущих русско-польских отношений. Так, в обоих соглашениях совершенно не упоминалось о разрешении подданным обоих государств вступать в браки между собой и приобретать недвижимость на чужой территории. Умолчав об этом, составители договоров, однако, нашли нужным оговорить, что польские и литовские феодалы не должны занимать в России никаких воеводств и урядов[927]. Правда, наряду с этим признавалось, что тех панов и шляхтичей, которые приедут вместе с Владиславом, новый царь может «денежным жалованьем и поместьями и отчизнами нагорожати», но при этом составители обоих договоров, каждый на свой лад, попытались ограничить рамки применения данной нормы. В смоленском договоре указано, что такие пожалования должны даваться «говора з бояры и з думными обоих господарств людми»[928], что должно было затруднить процедуру оформления этих пожалований и одновременно поставить возможную деятельность нового царя под контроль русских политиков. В московском договоре подобной оговорки не встречается. Однако в дополнительных «кондициях» и наказе, отправленным под Смоленск послам, предусматривалось, что Королевич Может ехать в Москву лишь «с немногими людьми»[929]. Эти люди, как разъяснялось далее, не должны получать поместий «блиско Литовского рубежа», так как «почают в них на рубеже завладенья земле к Литовской земле»[930]. Понятно, что в таких условиях о согласии русской стороны на шляхетскую колонизацию на землях Русского государства не могло быть и речи. Единственной уступкой, на которую русские власти соглашались, было допущение на царскую службу небольшого числа панов и шляхтичей, деятельность которых протекала бы под бдительным контролем русских властей. Показательны также отсутствие в обоих договорах постановлений о свободе контактов между подданными обоих государств и весьма жесткая позиция, занятая русской стороной по отношению к попыткам пропаганды на территории России какой-либо иной религии, кроме православной. Наказ «великим послам» и «кондиции» прямо устанавливали, что тех из русских людей, которые «похотят малоумием своим» перейти в католичество, следует «казнити смертию», а их имущество конфисковывать[931]. В соответствии с этой линией миссионерам других вероисповеданий запрещался въезд на русскую территорию[932] и определялось, что «всяких иных вер молебных храмов в Московском государстве… нигде не ставити»[933]. Наконец, и августовский договор, и «кондиции» предусматривали, что польско-литовское правительство снимет осаду со Смоленска и выведет свои войска из всех оккупированных в 1609–1610 гг. западных русских городов[934].