Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII вв.

Однако ряд высказываний в корреспонденции литовских магнатов заставляет вкладывать иной смысл в понятие «оказии», которая «сама идет в руки». Здесь прежде всего следует остановиться на письмах М. Радзивилла Сиротки его двоюродному брату К. Радзивиллу, воеводе Виленскому. Уже в первом из них М. Радзивилл писал об избрании царя: «Если смотреть не только на настоящее, но и в будущее (как мы говорили с тобой в Коиданове), то что лучшего могло бы быть для этих государств. Правда, по слухам, — продолжал он далее, — царь не способен к управлению, но с этим можно и примириться, если удастся решить вопрос, кто будет опекуном, и литовцы не поссорятся на этой почве с поляками, которые хотят всем управлять[540]. В другом письме он просил К. Радзивилла рекомендовать московским послам, чтобы в «условиях», которые представители царя предложат на элекции, было точно указано, какую помощь Россия сможет оказать Речи Посполитой в случае войны с Турцией. Внесение такого условия, по его мнению, могло бы способствовать успеху русского кандидата на выборах[541]. В следующем письме встречается упоминание — о каком-то соглашении между магнатами, чтобы на выборах, если не пройдет царь, отдать предпочтение австрийцу, а если не пройдет тот, — шведу[542]. А Я. Кишка в апреле 1587 г. предлагал московских послов отправить с «большой признательностью», добиваться от них, чтобы царь «не позволил интригам чужеземцев свести себя с правильного пути и для себя, а не для кого другого склонял и приготавливал людские души». Я. Кишка подавал также советы насчет условий, которые русские послы должны привезти на элекцию[543]. Следует отметить и сделанные, правда post factum, высказывания еще одного литовского сенатора, подканцлера Л. Сапеги. В сентябре 1587 г. он писал К. Радзивиллу: «пан Бог мне свидетель, как я желал иметь его (Федора Ивановича. — Б.Ф.) (своим) господином, хотя знал и видел много трудностей (на пути) к этому, а среди других — недостатки, присущие его личности, но я о них молчал и никому о них не рассказывал, и до сего времени молчу»[544]. Как видно из отдельных упоминаний в письмах М. Радзивилла Сиротки, в этом обмене мнений активно участвовал и киевский воевода Константин Острожский, которому, по мнению литовских политиков, «Московский по вкусу пришелся»[545].

К этим свидетельствам следует присоединить и письмо неизвестного по имени литовского сенатора, который отвергал возможность выбора Пяста, указывая, что это не принесет стране тех выгод, которые может дать избрание царя. Любопытно, что, стараясь получить возможно более точную информацию об обещаниях царя, неизвестный автор поставил перед своими корреспондентами вопрос: если поляки (или часть их) не захотят вместе с литовцами выбрать царя и предпочтут другого кандидата, согласится ли последний в этих условиях принять «разорванное государство» и даст ли компенсацию тем обитателям Великого княжества, которые бы «после этого разрыва потеряли из-за него свои имения», расположенные в Короне[546]. Постановка этого вопроса ясно говорит о том, что в кругу литовских политиков (возможно, под воздействием заявлений 3. Свиязева и Е. Ржевского) обсуждалась возможность сепаратного «вынесения» царя на литовский великокняжеский стол.

Приведенные высказывания интересны не столько как свидетельство позиции отдельных магнатов, которые за время третьего «бескоролевья» неоднократно меняли свою ориентацию, сколько как показатель того, что на этот раз по крайней мере часть литовской магнатерии готова была серьезно обсуждать вопрос об унии с Россией. С приближением элокции число приверженцев царя в рядах литовской магнатерии, по-видимому, уменьшилось[547], однако, когда в конце элекционного сейма его сторонники письменно протестовали против выбора других кандидатов, этот «протест» скрепили своими подписями два первых сенатора Литвы — виленский воевода К. Радзивилл и Троцкий воевода Я. Глебович, а также подканцлер Л. Сапега, маршалок Дмитрий Скумин и Лукаш Сапега[548].

Причины такой позиции части литовских политиков понятны. Хотя их в известной мере беспокоила неспособность Федора к правлению, однако уже поэтому они не боялись, что он сможет, подобно Ивану IV, ввести в стране «тиранское правление». Вместе с тем ослабление России в результате Ливонской войны вызывало у них надежды, что им удастся добиться заключения унии на условиях, продиктованных польско-литовской стороной. В то же время виды на завоевание России после подавления их возможного союзника — боярской оппозиции — представлялись весьма сомнительными.