Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

На улице было тихо и больше не слышались никакие залпы. Я направился к площади, надеясь встретить какого-нибудь приятеля; и там было тихо, и лавки почти все позакрывались. Я вернулся и поехал к конаку, встретив по пути покойного ныне Ив. Касева, который сообщил мне, что от бинбаши пришло письмецо, согласно которому тот требовал боеприпасы, поскольку они у него закончились. Это вновь меня очень обрадовало, и я подумал про себя, что очень скоро у нас будут гости. Мы с Касевым разошлись в разные стороны; он отправился к ним, а я прислушался, и до меня докатился треск, будто из-под земли, подобный тому, когда в жаровне потрескивает кукуруза. Этот треск постепенно становился все более отчетливым, и я, зайдя к семье Папазоглу, поднялся на веранду, над самой черепицей, надеясь увидеть что-либо оттуда. Ничего не было видно, кроме дыма, и то далеко, а треск слышался все отчетливее. Я спустился оттуда и направился к церкви, поднялся на колокольню, но и оттуда не увидел ничего, кроме дыма к востоку и к югу от города; а проклятый треск звучал чаще и еще сильнее. Пока я осматривался, моя ныне покойная жена изо всех сил кричала мне из дома, откуда меня было видно, чтобы я спустился. Я еще смотрел сверху по сторонам, когда услышал ее крик со ступеней колокольни и был вынужден спуститься. Она уже взобралась на первую ступень и, растрепанная, оплакивала меня, крича в голос. Я заставил ее спуститься вниз и, вместо того чтобы отвести ее домой, повел к попу Стефану, но у него никого не было дома; сами они ушли к находившемуся чуть выше по улице дому старика Христо Папазоглу, так что я проводил ее туда и оставил там, у них, и вновь вышел из дома; мне не сиделось взаперти на одном месте. Я пошел в верхнюю часть города — никого нет, тишина на улице. Тогда я завернул к дому Папазоглу, и вдруг на лошадях без седла навстречу мне выехали Блонд и его денщик-арнаут, мчащиеся со всех ног. От радости я не мог стерпеть и прокричал ему:

— Уурлар олсун, аа! (Счастливого пути!)

Не успел я прийти в себя от этого зрелища, как, повернувшись, увидел у дома Серафимовых бричку; старая Неда грузила на нее флаконы с розовым маслом, и Серафимов с Кехаевым[293] были готовы отправиться в путь. Напрасно я просил их остаться и не бежать. «Еще немного, и у нас будет царство, — говорил я им, — а вы бежите», — но они не слушали меня и отправились вслед за Блондом в Пловдив. На улице стояла та же тишина, и я свернул по улице, чтобы зайти к своей жене и посмотреть, что она делает, страшно ли ей по-прежнему. Пока я возвращался туда, напротив, со стороны конака, меня громко окликнул старый муфтий:

— Дур, Душанов эфенди! Аяксыс калдым, сизи арая-арая; достумус баалыкта гелмиш, не тюрлю каршилаялым? (Постойте, господин Душанов! Я сбился с ног, разыскивая вас; друг пришел на нашу землю, как мы будем его встречать?)

Я повернул в сторону, позвал попа Стефана и старика Христо Папазоглу, и мы вместе пошли в конак. Я сказал муфтию распорядиться, чтобы принесли кусок рогожи, мы вырезали из него три больших белых знамени. С одним из них часть людей двинулась к башне, с другим — к востоку по шоссе, а мы — я, поп Стефан, Христо Папазоглу, муфтий и Абдула-бей, который по дороге постоянно бросался меня обнимать, — на юг через огороды, но треск все продолжался. Мы уже вошли в огороды и были там, и грохот слышался уже очень близко.

— Это наши ребята, — сказал муфтий и закричал: — Атмайныс ба, атмайныс! (Эй, не стреляйте, не стреляйте!)

Но как тут его услышать, стреляют и стреляют, в тот момент, когда пуля просвистела прямо у моего уха, это настолько меня обескуражило, что я совсем пал духом. Преисполненный страха и малодушия, я ретировался, позвав с собой и Папазоглу, но тот не захотел, и на четвереньках пополз назад через недавно политые грязные огороды. Когда я выполз на дорогу в своем летнем хлопковом костюме, то посмотрел на себя, и на руки, и на ноги — я был грязный, словно буйвол. Потерев два-три раза грязь руками, я поднял глаза и увидел впереди 5–6 всадников. Я немедленно снял феску и поприветствовал их:

— С приездом, братцы, здравствуйте!

— Будьте здоровы! А далеко ли город и телеграфная станция?

— Нет, очень близко, вы уже в городе, немного правее, и вы сразу ее увидите.

— А есть ли войска в городе?

— Только раненые; а ваши где, скоро ли приедут?

— Вот идут позади[294]. — Они указали мне на армию и пришпорили коней.

Я обернулся на юг и увидел, как все поле далеко вдаль почернело от войск. Это была кавалерия, двигавшаяся от Тунджи, поэтому я быстрее срезал путь, чтобы выйти на главную дорогу, и не успел я этого сделать, как слышу, чей-то голос произносит:

— Душанов, да ты…. в феске.

Я мгновенно снял феску и огляделся. Вижу — отряд из 20 всадников уже около меня. Среди них я узнал Петко Горбанова, который, видимо, и окликнул меня; а во главе — покойный ныне князь Церетелев, одетый в черкесский бушлат; тут же и каймакам, уехавший с башибузуками. Князь Церетелев узнал меня, мы поприветствовали друг друга, и он спросил меня:

— Есть ли в городе войска и какая-то опасность?