Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

Еще дальше, у нижних ворот конака, мы встретили толпу и нескольких солдат среди них, ведущих связанного и рыдающего Калюнджию, одного из виднейших турецких торговцев, почти обмершего от страха. Увидев нас, он еще больше разрыдался и умолял нас освободить его.

— Куда вы его ведете? — спросил я солдат.

— Народ желает, чтобы мы его убили.

— Почему? Что он натворил?

— Мы не знаем, нам вручили его как плохого человека.

— Нет, братцы, все наоборот, если он и турок, то один из лучших людей. От имени честного креста, перед которым мы обнажили голову, прошу вас оставить его свободным, передать его нам.

Богобоязненные и благочестивые солдаты перекрестились, развязали его и отдали нам. Мы приняли его в свои ряды и продолжили свой путь, чтобы встретить прибывших. Там, за мостом, под орешниками мы заметили генерала Гурко и весь штаб верхом на конях в ожидании. Мы приблизились к нему, и поп Иван поднес блюдо с хлебом и солью, а поп Стефан осенил его крестом и поднес для целования. Тогда я поприветствовал его от имени города как желанного гостя. Я начал свою речь чрезвычайно знаменательными словами Симеона-богоприимца: «Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко»[300] и после соответствующего обстоятельствам приветствия представил ему, исходя из их собственного желания, и беев, которые, обнажив головы, обритые, предстали перед нами.

— Скажите им, что я приказываю, чтобы они собрали повсеместно свое оружие и принесли его в конак, и пусть ведут себя мирно; иначе я разверну пушки к городу и разрушу его целиком.

Я передал им дословно его приказ; они поклонились и пообещали в точности его исполнить. После этого мы отправились к городу, и так как не было какой-то особой песни, заготовленной по этому случаю, я распорядился, чтобы ученики и ученицы спели перед шествием песню на стихи старика Славейкова, написанные по случаю решения Церковного вопроса:

День торжествен,
Праздник всенароден,
Торжествуй, болгарский мой народ,
Ты теперь совсем уже (вместо «церковно уж») свободен,
Ты свободен жить, как царь живет[301]

.

Они еще продолжали петь эту песню, когда мы дошли до дома, где находился госпиталь для турецких солдат. Там доктор Вылкович[302], повязавший феску белым платком, чтобы ее не было видно, и все остальные врачи и служащие с фесками на голове и турецкий караул у ворот привлекли внимание генерала, он приостановился и спросил меня:

— Что там?

— Госпиталь[303], — ответил я и сделал господину Вылковичу знак, чтобы тот приблизился. Я отрекомендовал его как болгарина и врача госпиталя. Он обратился к генералу на французском языке, чтобы тот заменил караул на русский, что и было сделано, и доложил ему о состоянии больных и госпиталя. Генерал ободрил его, похвалив за добросовестное исполнение своих обязанностей и сказав, что теперь они окажутся в лучших условиях, чем были до этого, покинул госпиталь.

Когда мы подъехали к дому господина Папазоглу, я указал его генералу, сказав, что этот дом приготовлен для него в качестве квартиры, и пригласил войти.

— Нам сейчас не до квартир, нужно добраться до монастыря, чтобы воздать хвалу Богу, а потом — на Шипку, и когда мы захватим ее, тогда будем думать о квартире.

Он произнес эти слова, и мы тронулись вперед. У дома господина Касева для генерала вынесли поднос со сладко[304] и поднесли, угостив его и его свиту, и до монастыря мы доехали, уже нигде не останавливаясь. Там они спешились с коней и вошли в церковь, где все молились коленопреклоненно на отслуженном молебне. А после молебна сели на приготовленные стулья, и инокини вынесли сладко, чтобы попотчевать гостей. Пока их угощали, генерал повернулся ко мне и сказал:

— Ребята три дня уже ничего не кушали, нет ли хлеба да сыра?[305]

Я отдал распоряжение, и нам тотчас же принесли хлеб и брынзу, которую вместе с вишневым вареньем все, оголодав, с аппетитом съели. Пока они ели, генерал указал на одного молодого офицерика и сказал:

— Племянник государыни императрицы и будущий князь Болгарии.

Я, не теряя времени, устремился к нему, чтобы поцеловать ему руку. Генерал указал и на Лейхтенбергских князей:

— Да племянники государя императора. — Им я отвесил поклон. Время шло к полуденному отдыху, и мы сели на своих коней и отправились к Шипке с конницей, казаками и сотней пластунов; они были одеты по-черкесски и носили чудовищно огромные и лохматые меховые шапки. Стрелки же расположились на бивуаках около монастыря.