Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

Они отправились в путь, а я вернулся домой, чтобы пообедать и прийти в себя. Я так устал, что прилег отдохнуть, но вскоре меня подняли с тем, чтобы встретить также генерала Столетова с болгарским ополчением. Я поднялся и поскорее отправился на окраину города, на Стара-Загорскую дорогу, чтобы встретить их. В ожидании мы рассматривали в виноградниках убитых турецких солдат и лежащие около них мартинки[306], которые наши подобрали и взяли себе, а в одной долине лежали упавшие или нарочно запрятанные там две стальные пушки фирмы «Крупп», позднее перевезенные русскими на другое место вместе с остальными двумя, которые забрали у турок, когда бой шел чуть выше.

Наконец, показался и генерал Столетов с болгарским ополчением. Веселую и приятную картину представляли собой эти болгарские герои, ехавшие и певшие болгарские песни. А еще веселее становилось от того, что среди них я увидел многих знакомых. И их офицеры, и те молодцы, и говорят с тобой по-болгарски. Они вошли в город и расположились на ночлег прямо посреди площади, несмотря на то что на рассвете им и пришлось помокнуть под славным дождем. Их офицеры расположились по домам, а генерал Столетов, который говорил и по-турецки, — у Ив. Касева, где также обосновался и оставленный генералом Гурко комендант города, граф Роникер; его убили через два дня вместе с двумя его адъютантами. Он был из гусар Лейхтенбергских князей.

Наутро, после того как генерал Гурко уехал на Шипку и мы встретили ополчение, мы, по обычаю нашему, уже приободрившиеся, опять собрались у дяди Константина. Нам было хорошо, и мы все говорили о случившемся и будущем, когда к нам вошло несколько плачущих турок, среди которых были и Ибиш-бей, и мулла Ахмед, с окровавленными и свисавшими с руки пальцами. Они плакали и жаловались на неких насильников, которые в сопровождении нескольких солдат ходили по их домам, бросались на их жен и требовали денег. На муллу Ахмеда они даже замахнулись, чтобы разрубить его саблей, которую он схватил, а ему порезали пальцы. Так жаловались они и умоляли нас прийти к ним на помощь, чтобы защитить их. Тогда дядя попросил меня сопроводить их к коменданту, чтоб тот предоставил им защиту. Я привел их к дому Касева и оставил во дворе, а сам поднялся к графу, представился ему и рассказал все, умоляя оградить мирных турок, жаловавшихся и ожидающих внизу. Но он, вместо того чтобы сделать это, прокричал мне сверху, изругав меня и сказав:

— Какие вы, болгары, паршивцы, просто ума не приложу! Не вы ли стонали от турок, и так, что в такую даль заставили ехать сюда и нас, оставивших свои семьи и все; теперь же, что за дело, вы их оберегаете. Ступай к черту![307] — и с другими подобными ругательствами, которые перо мое отказывается писать, нагрубил и изругал меня. Я, опустивши голову, вышел, а туркам сказал, чтобы они шли домой и что комендант распорядится, дабы к ним больше не приставали.

Этот граф был вспыльчивым, своенравным, упрямым и безрассудным человеком. Это показали его поступки. В тот же день поздно вечером, около половины первого ночи по турецкому времени, он оседлал коня и с двумя своими гусарами поехал на Шипку, где еще сражались русские. Кто-то из наших посоветовал ему не ехать в такое время, так как дороги еще не были безопасны, как бы чего не случилось, но он обругал их и отправился в путь. Выехав из города, он двигался наугад, поскольку не знал дороги, и отклонился от нее, так что в итоге переночевал меж снопов в полях около Абукаяты. Когда рассвело, он и сопровождающие его проснулись и, садясь на коней, чтобы продолжить свой путь, были пронзены пулями спрятавшихся около них проигравших в бою турок. Потом их тела привезли и похоронили во дворе монастыря, откуда во время оккупации сын графа приехал с несколькими гробовщиками в специальной форме и двумя гробами, одним из цинка, а вторым — из дуба и пропитанным смолой, и с разрешения пловдивского губернатора Шепелева[308] перенес тело своего отца, графа Роникера, в Россию.

В то время я был секретарем окружного начальника в Казанлыке, который по старому турецкому землеустройству входил в состав пловдивского губернаторства. Генерал Гурко, вернувшись в Казанлык после взятия Шипки, сразу же спросил меня, действительно ли граф перед тем, как его убили, бранил меня и выгнал, когда я просил его защитить нескольких обиженных турок. Я подтвердил это, и он в гневе промолчал. Генерал Гурко три дня был на Шипке, а на четвертый, увидев, что турки подняли на вершину горы белый флаг, послал туда сотню пластунов, чтобы узнать, что они хотят, но пластуны не вернулись.