Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

Сказав это, я оставил их там, извинившись и сославшись на дела. Затем я пошел к генералу и все ему рассказал, что Леонид — грек, и я знал, что он сильно дружил с беями, так что мне, признаюсь, пришло в голову, нет ли тут какой игры, да и прибавил, что было бы неплохо хорошенько присмотреть за этим человеком, так, чтобы он об этом не знал, куда он ходит и с кем встречается. Генерал принял к сведению мой совет, и отныне за доктором Леонидом везде следил калаузин[318] из ополченских офицеров, покойный ныне П. Шиваров.

Однако наутро к моему дому пришли трое крестьян из Карабунара и принесли письмецо от доктора Хаканова, написанное карандашом, и рассказали, что шайка черкесов и башибузуков собралась вокруг Карабунара, а регулярные войска — у железной дороги, и ходит слух, что они вскоре нападут на Стара-Загору и Казанлык. То же писал мне и доктор Хаканов, умоляя уведомить об этом генерала, чтобы армия как можно скорее взяла Стара-Загору. Я оставил крестьян ждать меня дома, а сам взял письмо и скорее бросился к генералу, передал его и рассказал, что мне сообщили крестьяне.

— Где же они?

— В доме.

— Приведите их, пожалуйста, скорее сюда!

— Сейчас[319], — сказал я, и через две минуты мы были у него, так как мой дом находился напротив дома Папазоглу.

Он выслушал крестьян и тотчас же приказал поместить их в отдельную комнату, чтоб они ни с кем не виделись. Затем он отдал распоряжение, и сразу же на рекогносцировку[320] выехали князья Вихтенштейн и Мингрельский с сотней казаков и черкесов. Наутро, после полудня, они вернулись, и я пошел к князю Вихтенштейну, чтобы узнать новости. Он, с грохотом растянувшись в одной рубашке на своей походной койке, сообщил мне с немецким хладнокровием:

— Мы разрушили железную дорогу и станцию у Каяджика.

— Вы поступили не очень обдуманно; лучше было бы разрушить мост у Тырново-Сеймен. Железную дорогу, должно быть, с тех пор уже отремонтировали.

— Это привело бы к беде; скоро и нам потребовался бы этот мост, а его не починить[321].

От князя я завернул и к Мингрельскому, который писал что-то за столом и, увидев меня, сказал:

— Плохие новости, Душанов.

— Что?

— Мы разрушили железную дорогу у Каяджика и сразу назад.

— Надо было разрушить мост у Тырново-Сеймена.

— Его нельзя; позади было турецкое войско более чем в 50 тысяч, из нас ни один бы не уцелел[322].

Затем он стал мне говорить, что получил письмо от княгини и отвечает ей. Я оставил его продолжать письмо и вышел, и, выходя, увидел гусар с Лейхтенбергскими князьями и ополченцев с генералом Столетовым, отправляющихся в Стара-Загору. К вечеру уехал и генерал Гурко с артиллерией и стрелками, и в Казанлыке не осталось больше никого, кроме дружины ополченцев с майором Поповым, оставшимся за коменданта города. Плачевное положение, в котором оказались мы в отсутствие армии, было уже явным, и я предвкушал все то несчастье, что нас ожидало. Из освободителей осталось не более одной дивизии, состоявшей из всех видов вооружения: артиллерии, кавалерии и пехоты, стрелков и нашего ополчения. А Сулейман-паша напал, располагая 50 тысячами низама и таким же числом черкесов и башибузуков. Тотчас после отъезда генерала Гурко через гору были отправлены с несколькими ополченцами плененные в Балканских горах турки и несколько башибузуков. Спустя несколько дней с того момента, как генерал и войска уехали, а именно 19 июля, в течение всего дня, в Казанлык шли крестьяне из стара-загорской и нова-загорской областей, одни здоровые, другие раненые, и жены и дети, иссеченные и без рук; так что при взгляде на них становилось страшно.

В сумерках вспыхнуло и побагровело все небо над Стара-Загорой; она уже горела, и ее жители, сгрудившиеся целыми семьями, мужчины, женщины и дети, большинство — пешие, голые и босые, неприкаянные приходили в Казанлык. Не осталось ни дома, ни постоялого двора, не заполненного этими горемыками. Они наводнили и церкви, и школы, и дворы, из нас же никому не сиделось у себя. Каждый покидал дом, видя, что и его ждет та же участь, и всю ночь мы слонялись по улицам и не знали, ни что делать, ни куда деваться. Многие готовились было бежать, но комендант останавливал их, говоря, что этот пункт важен и оставлять его нельзя. Наутро на окраинах города в некоторых местах уже рыли и окопы. Но когда достаточно рассвело, комендант приказал, чтобы вновь прибывшие двигались к Габрово; а из местных никого не пустил. Около полудня, кое-как отмечался Ильин день, когда я увидел Лейхтенбергских князей, вернувшихся без войска, и вместо того, чтобы повернуть на свою квартиру, они проехали ее и направились к монастырю. Я заметил их и подошел к ним.

— Как ваши царские высочества?

— Плохо, побил нас Сулейман-паша.

— И что теперь?

— Будем укрепляться здесь и не допустим его сюда[323].