Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

Печальную картину представлял этот промышленный городок со скопившимся в нем множеством людей. Мы едва пробивали себе дорогу по его единственной, если так ее можно назвать, улице, хотя въезжали ночью. Везде было полно беженцев, крестьян и горожан, здесь на улице лежали, там сидели, а большинство просто стояли как вкопанные. Мы шли, не зная, куда идем. Завернули в один, другой постоялый двор — везде битком, занято, и мы не знали, где остановиться на постой. Благодаря знакомству, которое у нас имелось с некоторыми габровцами, покойный Дечо Хасапчиев встретил нас около своего дома и взял к себе, и все время, что мы там находились, мы чувствовали себя очень комфортно. И он, и его супруга были хорошими хозяевами и помогали нам во всем. Семье дяди они уступили две комнаты за лавкой, а нам — все помещение над улицей со стороны церкви. Зять, бабушка и свояченица разместились на постоялом дворе моего племянника по материнской линии. Утром я вышел в город, чтобы купить все, что нам было необходимо, и увидеться с друзьями, особенно с нашими, оказавшимися в Габрово. По улицам шли вереницы людей, толпы самого разного вида. Крестьяне и крестьянки с детьми постоянно околачивались по ним. Не имея пристанища, они останавливались во дворах церквей, школ и повсюду в общественных местах и все сновали, неприкаянные, то вниз, то вверх по городским улицам. Не меньше их скитались и мы, новоприбывшие, как и когда-то пришлые стара-загорничане, из которых многие уже направились к Тырново и Свиштову.

Районная администрация при всем своем огромном желании помочь этим несчастным не имела такой возможности. Раненые и тяжелобольные были поселены Санитарным управлением и Красным Крестом в дома, служившие некогда школами. Из любопытства я несколько раз посетил эти временные госпитали и не могу не похвалить самоотверженную заботу человеколюбивых врачей, сестер милосердия и сиделок об этих несчастных. Они лежали на чистых кроватях, и даже самая черствая душа не могла не дрогнуть, глядя на врачей, как внимательно они перевязывали тяжелые раны, и на сестер милосердия — как заботливо, будто родные матери, они за ними ухаживали. Это был наглядный пример человеколюбия. Пациенты получали такое лечение, заботу и уход, какого они едва ли когда-нибудь удостаивались за всю свою жизнь и при своих родителях.

В сравнении с мучениями и страданиями, которые испытывали здоровые и выжившие, но голодные, без крыши над головой, грязные и смердящие, больные и израненные могли считаться счастливцами. Первые, горемычные, спали на голой земле, и есть им давали вареную кукурузу, но и ее не хватало. Сколько солдат я видел, которые делились своими порциями с этими несчастными, которые толпились около них. Они жалели их, и я не раз видел, как они давали им свой хлеб и говядину со словами: «Бери, братушка, кушай!» При огромной скудости, с одной стороны, и невыносимой грязи — с другой, повсеместно распространилась дизентерия. Она стала уже эпидемией, и не было человека, который бы ею не заразился.

Мы и в Габрово пробыли не более 10–12 дней. Нападали черкесы и на нескольких дорогах произвели страшную панику, так что мы не могли не бежать и оттуда. Едва ли неделя прошла с тех пор, как мы приехали сюда, и вдруг однажды мы услышали, как вопят те самые пресловутые крестьяне, ринувшись врассыпную по Габрово и спасаясь бегством. Испугались не только мы, беженцы, но и габровцы, среди которых многие тоже собирали вещи и спасались бегством. Бая Дечо не было тогда дома, но и он примчался и сразу же запер на засов двери дома, выходящие на дорогу. Он был бледен, и мы, перепуганные, спросили его, что случилось.

— На нас нападают черкесы; мы пропали; армия не будет отбиваться; все войска, что есть, — наверху, в горах. Но до того, как мы погибнем, пойдем и мы перебьем стольких из них, сколько сможем!