Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

Мы оцепенели и открыли дверь. И нас, в таком виде, как ты видишь, вытащили на улицу два солдата и вывели из города, на Шипку. Один из них вытащил постель из-под отца, вынес ее, выгнали и его. Но старик не мог идти и упал перед домом Хр. Папазоглу, где его и оставили вместе с матерью и его постелью, а нас погнали дальше.

— Но я послал дядину повозку еще вчера вечером, чтобы привезти их. Не приходила ли повозка?

— Мы не видели никакой повозки, пока были там.

Около полудня вернулась и повозка с отцом и матерью. Она переночевала на окраине села, стража не пустила ее ночью, и едва на рассвете приехала, чтобы забрать их. Когда казаки бросили их посреди улицы, они снова вернулись домой, и их больше никто не беспокоил. Офицер, который днем прогнал меня и запретил выходить, увидев, что город пуст, вспомнил и о нас, отправив тех солдат, чтобы они вывели моих домашних ночью. Об этом рассказал мне потом майор Попов, комендант города, которого мы встретили в Габрово и которому я посетовал на этого офицера.

В Шипке, где собрался весь Казанлык, мы оставались не более трех дней; как-то утром я встал очень рано, вышел на улицу перед постоялым двором, и, пока я там строил планы, как одним днем доехать до Казанлыка, чтобы взять какую-нибудь постель и одежду потеплее, потому что по утрам было довольно прохладно, полковник Кесяков[327] двигался со своей дружиной с окраины села. Увидев меня, он остановился и сказал, что им приказали покинуть район в полном составе, двигаться в горы, так что он посоветовал и нам уехать в тот же день из Шипки.

Боже мой! Что же теперь делать? Куда податься и каким образом, с двумя стариками, маленькими детьми моей сестры и свояченицы, не имея ни лошади, ни повозки, чтобы их перевезти? Волосы мои стали дыбом, и я, как сумасшедший, без цели слонялся по селу. Наконец, Бог смилостивился надо мной. Пока я, неприкаянный, ходил туда-сюда, я заметил Димитра Экономова, снимавшего с пяти почтовых лошадей погруженный на них табак. С его помощью я сторговал этих лошадей за 7 турецких лир, чтобы они довезли нас через Этыр в Габрово; через шоссе провозили артиллерию, и путников через него не пускали. Одну из этих лошадей взял дядя, погрузив на нее своих маленьких детей и детей зятя в двух корзинах. То же проделал и я со второй лошадью и еще более крошечными детьми сестры и свояченицы; на третью и четвертую я посадил мать и отца, а на пятую — свою жену. Дядя ехал на своем коне, а мы, то есть все остальные, шли пешком. Путь через Этыр опасен: то крутые подъемы, то спуски, и на одном таком крутом месте я оцепенел от страха, когда я увидел, как задняя нога лошади, на которой ехала моя жена, повисла над обрывом, примерно на километр уходящим вниз. Но Бог сохранил ее от падения. Было видно, что лошадь приучили к этому, и она ступала осторожно, да и возница спешился, обхватив ее веревкой с другой стороны, чтобы поскорее оттащить ее оттуда. Жена моя испугалась и спустилась с лошади и не садилась на нее до тех пор, пока мы не спустились на равнину. С большим трудом мы едва-едва взобрались на вершину, внизу же — еще более крутые обрывы. Верхом там ехать было нельзя, только идти, и до того момента, пока не спустились на поляну, лишь мы знали, сколько натерпелись и намучались со стариками. Зять и сестра держали под мышки отца, жена и другая сестра держали мать, я же и свояченица едва спустили вниз коренастого дядю. Дети взвизгивали, падали и вставали, катились кувырком с горок. Наконец, мы спустились на поляну, и наши глаза заприметили вдали свет. Мы прекрасно передохнули в близлежащем селе и поздно вечером были в Габрово.

VII. В Габрово