Русско-турецкая война. Русский и болгарский взгляд, 1877–1878 гг.

Данные мемуары впервые были опубликованы в следующем издании: Скопски и Пловдивски Максим. Автобиография. Спомени. София, 1993. В данной книге публикуется отрывок из воспоминаний (с. 35–43). Перевод с болгарского А. А. Леонтьевой.

КАК БЫЛО БЫ ЦЕННО ДЛЯ ИСТОРИИ, если бы был осуществлен проект экзархии, этнической карты экзархийского духовного диоцеза, который впоследствии лег в основу Сан-Стефанского договора! Но напрасно — видимо, орисница[365] нашего народа решила так, что многие столь важные и исторические акты теряются и пропадают бесследно.

Мы с архимандритом Мефодием поняли ценность этих документов и постарались как-нибудь сберечь их для будущей нашей истории — упаковали в полотняный сверток, пропитанный воском, чтобы они не пострадали от влаги, запечатали и передали на хранение в Русскую больницу Бурмову[366]. Позже мы узнали, что он, в свою очередь, передал их Теплову, тогда главному секретарю российского посольства, который писал об истории церковного вопроса. Об этом мы сообщили и профессору Марину Дринову, который находился во время Освободительной войны в главной квартире князя Черкасского. Я имел возможность спросить в Киеве и самого Игнатьева, но он не смог сказать мне ничего, кроме того, что перед началом военных действий с Турцией все бумаги и документы посольства были упакованы в ящики и переданы в Азиатский департамент в Петербурге.

У меня давно было желание отправиться учиться в Россию. Я получил письмо из Вены от Феликса Каница, которым он извещал меня, что хлопотал о стипендии для меня в Вене для поступления на Богословский факультет. Мы с ним познакомились в Троянском монастыре. Он прибыл туда изучать Болгарию, дополнить и исправить карту Киперта[367] и пробыл там 5–6 дней. Я был молодым дьяконом и учителем, но уже тогда Каниц предложил мне отправиться в Германию, поскольку там, по его словам, южным славянам выделялись стипендии от австрийского правительства. Действительно, в 1875 г., если я правильно помню дату, австро-венгерский посланник предлагал экзарху отправить 15 молодых болгар в Австрию по стипендии австрийского правительства — кандидаты были отобраны и уехали. Возможно, именно это побудило Каница написать мне. Об этом приглашении я сообщил старцу Панарету, а он передал новость экзарху Антиму[368]. Отец Антим не отпустил меня в Швабию. Сказал, что отправит меня в Россию. Едва лишь он пообещал мне поездку в Россию, я отказал Каницу. Экзарх хлопотал при русском посланнике о получении мной стипендии. Результат этого ходатайства экзарха очень задерживался, хотя, как меня уверяли в посольстве, генерал Игнатьев телеграфировал обо мне в Петербург. Ответ пришел лишь в конце декабря месяца 1876 г.

На Рождество мы служили со старцем в Фенере, также служили мы и в храмовый праздник Св. Стефана. Почему старец уехал и задержался в Фенере, описано в другом воспоминании — «Экзарх Антим и митрополит Панарет».

* * *

Я приготовился отбыть в Россию, и мы отправились в путь с иноком хаджи Георгием Тилевым из Пазарджика, который только что вышел из константинопольской тюрьмы, куда попал как участник революционного движения в Панагюрской области. Схваченный отец Тилев был осужден на смерть в Адрианополе, доставлен в Константинополь, и там за него заступилась знаменитая англичанка леди Странгфорд. Она спасла его не только от смертной казни, но и от тюрьмы. Однако эта благородная женщина вернулась в Англию, и отца Тилева вновь стала разыскивать полиция, но он сбежал и укрылся в русской больнице в Пангалти[369]. Я ходил в посольство, обратился к послу, который распорядился выдать мне паспорт и 10 лир на дорогу. Я пошел повидаться с господином Т. Бурмовым и хаджи Тилевым в той больнице, и там мы договорились ехать вместе в Россию русским пароходом «Александр II». Семья отца Тилева находилась в Константинополе и также хотела сопровождать нас, с надеждой остаться жить в России, до тех пор, пока в Турции не наступят спокойные времена. Было решено, что семейство прибудет на русский пароход, однако наутро они к пароходу не явились, и мы отправились без них. Отца Тилева сопровождали до парохода, он был в светском платье — в шляпе, в русской лодке с русским знаменем, с русскими чиновниками, сестрами милосердия и князем Шаховским[370], который вместе с ним находился в русской больнице. В пятницу мы прибыли в Одессу, где встретили Новый год в доме купца Василия Николаевича Рашеева[371], который был родом из Габрово. Этот Рашеев, богатый купец-торговец, переселившийся в Одессу еще юношей, являлся председателем Болгарского попечительства, а его дом — убежищем для болгар, особенно во время войны, когда беженцы наполняли его двор в поисках помощи и размещения.