Русское

И только одна мысль тревожила его. Скоро он должен будет пойти проститься с Надеждой. Но после того, что случилось, захочет ли она вообще разговаривать с ним?

Как он мог так сглупить? Это случилось два дня назад, в доме Сувориных. Он отправился туда сообщить Надежде, что идет в армию. Он в некотором смысле гордился своим решением. Молодой человек в офицерской форме всегда вызывает симпатию.

А там оказался Карпенко.

Бесполезно было отрицать, что увлечение Надежды этим украинцем и не думало проходить, – за последние полгода она, кажется, по-настоящему влюбилась в него. Какая горькая ирония судьбы! Ему, Александру, было двадцать три года, и он только что завершил учебу; Надежде было шестнадцать, и она расцвела. В этом году он планировал сделать ей предложение. Но теперь он со вздохом поймал себя на мысли: Наденька еще дитя, она вырастет и все поймет; просто еще не время.

Они стояли у окна, когда он вошел в комнату. Карпенко, очевидно, только что сострил, и она заливалась звонким смехом. Как непринужденно они смотрелись вместе. А потом Карпенко повернулся и…

Что именно он сказал? Странно, но Александр почти ничего не запомнил. Что-то вроде: «А вот и наш вояка, Бобров-богатырь». Что-то вполне безобидное, хотя и слегка насмешливое.

И Александр потерял самообладание.

– Я не знаю, как вы, украинец, смотрите на эту войну, – холодно сказал он.

Да, им обоим было известно, что в Австрийской империи действительно жили украинцы, а также имелась небольшая группа украинских националистов, которые видели в грядущей войне шанс освободить Украину от российского господства. Велись разговоры, чтобы кого-то интернировать. Но при этом сотни тысяч украинцев уже были мобилизованы в российскую армию.

Карпенко побледнел.

– Украинцы – не предатели. Мы будем сражаться за царя, – тихо сказал он.

Но, все еще озлобленный и довольный тем, что хоть раз заставил противника защищаться, Александр не мог остановиться:

– Да неужели? И мы увидим вас в военной форме? Или, возможно, вы предпочтете не подвергать свою жизнь опасности?

Наступила ужасная тишина. Это было несправедливо: большинство студентов освобождалось от мобилизации, а молодые люди, имеющие влиятельных друзей, с их помощью мгновенно находили способы избежать армии. И все же он увидел, как покраснел Карпенко.

Но, о господи, как глупо все получилось!

– По-моему, ничего ужаснее сказать вы не могли, – раздался голос Надежды. Глаза ее горели. – Я думаю, Александр Николаевич, что вам лучше уйти.

Что же он натворил? Какого же дурака он свалял? Осмелится ли он вернуться? Он должен. «Я не могу уехать, – пробормотал он, – оставив все как есть».

Поэтому он, собрав все свое самообладание, медленно направился к большому особняку Сувориных.

Знал бы Александр Бобров о короткой беседе, имевшей место в этом доме всего час назад, он и в самом деле был бы очень удивлен.

Именно госпожа Суворина заставила Карпенко это сделать. Она вызвала его сегодня утром. Их встреча была недолгой, но, несмотря на ненависть, он не мог не восхищаться тем, как спокойно и деловито хозяйка дома вела игру.

– Девочка влюблена в вас, – просто сказала она, – и это зашло слишком далеко. Мы оба понимаем, что вы должны сделать.

Карпенко неловко стоял у большого кресла с прямой спинкой. Как же все это объяснить? Надежда стояла рядом с ним, ничего не подозревая.

– Я думаю, ты знаешь, Надя, что ты очень дорога мне, – начал он.

Все было не так уж плохо. Он любил ее и чувствовал себя ее защитником. Он мягко объяснил, как много значит для него их дружба, и постепенно подвел ее к самому главному.

– Похоже, я невольно ввел тебя в заблуждение, я должен кое-что прояснить. – Он сделал паузу. – Наша дружба никогда не может быть чем-то большим, чем просто дружбой.

Она побледнела, но продолжала спокойно смотреть на него. Разве что нахмурилась.

– Ты хочешь сказать, что у тебя кто-то есть?

– Да.

– Я этого не знала. Давно ли?

– Да.

Она снова нахмурилась.

– Ты ведь не женат, правда?

– Нет.

– Возможно, у тебя все изменится.

Он печально посмотрел на турецкий ковер на полу под ногами. Затем покачал головой.

– Мое сердце находится в другом месте, – сказал он и тут же смутился от столь нелепого выражения.

Но она, казалось, не заметила этого.

– Спасибо, что признался, – просто сказала она. – Я бы хотела… Я прошу тебя… уйти. Прямо сейчас.

Для Дмитрия Суворина – и тогда, и после – этот теплый августовский день был как сон.

Может, из-за жары, пыли или из-за угрюмого серо-голубого неба; может, из-за звона колоколов или пения священнослужителей; а может, из-за этой средневековой русской толпы, которая безостановочно текла по улицам двадцатого века. А может, из-за людей в окнах домов – из-за тысяч бледных лиц за стеклами и на балконах, казавшихся почему-то маленькими и отстраненными в этом могучем городе, который превратился в театральную декорацию.